Мир-крепость

— О! — только и вздохнула Лаури.

Затем я рассказал о Силлере и его книжном магазине, о бегстве в его удивительные комнаты, о том, чему он научил меня в своем подвале. Я рассказал ей, что узнал о политической и общественной ситуации в Галактике, о жизни Силлера. Рассказал я и о смерти Силлера, и о новом моем бегстве. Пока я говорил, мне казалось, будто я все еще бегу и бегство мое никогда не кончится, бегу и никак не могу уйти от опасности.

— Ты не можешь убежать от себя, — заметила Лаури, и, конечно, была права. Я и сам давно это знал, но до сих пор не мог примириться.

Я рассказал Лаури о долгой погоне по улицам Королевского Города. Она слушала меня внимательно, смотрела на меня во все глаза и переживала все со мной. Она пугалась и успокаивалась, оживлялась и надеялась, верила и понимала. Меня удивляло, что я могу повторять все это так спокойно, вызывать ужасные воспоминания, которые оказывались не столь ужасными, сколь грустными. Вина свалилась с меня, словно тяжкий камень.

Я рассказал Лаури, о чем думал, когда мы встретились впервые, а потом — о моем походе через весь город после нашего расставания, о том, как я попал в порт и узнал об исчезновении Фалеску. Я описал и то, что произошло в конторе, и попытку купить место на «Фениксе», и мою поимку, и то, что сказал Сабатини о моем убежище.

Лаури покачала головой.

— Он был прав. Торговцам доверять не стоило.

Я рассказал ей, как Сабатини со своими людьми и мною в придачу бежал из порта, как они привезли меня в старый замок. Описал ей комнату-пещеру, рассказал, что делал Сабатини и о чем он говорил, упомянул о том, что решил не говорить ни слова, и о кошмарной ночи, длинной-длинной ночи в камере, и о Фриде.

На глазах Лаури заблестели слезы.

— Нужно было сказать ему. Почему ты ему не сказал? Я рассказал ей о кошмарах, которые были реальностью, и о реальности, которая была кошмаром, о многоногих существах, о тишине, одиночестве и боли, а в конце — о том, как пришла она, а я думал, что это новая дьявольская выдумка Сабатини. И все это уже не было страшно, будто случилось очень давно.

Когда я умолк, рассказав почти все, она печально покачала головой и произнесла:

— И все это ради какого-то камешка.

Однако она не спросила, почему я это сделал, ради чего страдал. Мне показалось, что она и так знает, и я был ей за это благодарен. Я все еще не был уверен.

— И ты не знал, что это такое и почему все так сильно хотят его получить?

Я пожал плечами.

— Может, это просто зеркало, в котором люди увидели отражение своих желаний. Наверное, все страдания и убийства были напрасны. А может, так бывает всегда.

— Нет, — сказала она. — Ты ошибаешься. Я думаю, что это ключ к крепости.

Я воззрился на нее, не понимая, что она имеет в виду.

— Подумай о них… о Силлере, Сабатини и прочих, — продолжала Лаури. — Они не были мечтателями, из тех, что гоняются за иллюзией или ищут собственную тень. Это сильные люди с холодным рассудком. Они должны что-то знать. Камешек этот должен быть основанием, на котором покоится Галактика, без него вся эта фантастическая конструкция развалится. Силлер был прав: раздел власти создает непреодолимые границы между частями Галактики, но одно простое открытие может все изменить. Похоже, камешек и есть такое открытие, и все эти сильные мужчины боятся его или жаждут власти, которую он мог бы им дать. А если камень действительно таков, значит, он ключ к крепости Галактики.

— Может, ты и права, — сказал я. — Я расскажу тебе, где он находится. Прежде чем бежать из Собора, я спрятал его там, откуда никто не может его забрать, ни ты, ни я, никто другой. Но если ты будешь знать…

— Я не хочу знать, — резко прервала меня Лаури. — Не хочу, чтобы ты мне говорил.

— Но если… если тебя схватят… — я умолк. Эта мысль была ужасна, даже хуже того, что делал Сабатини. — Если тебя схватит Сабатини, ты сможешь сказать ему…

— Уж лучше мне ничего не знать. Ты сам понял, что лучше ничего не говорить. Фриде было что сказать, но это ей не помогло.

Я вздохнул.

— Хорошо. Но если ты не ошибаешься относительно камня, с ним нужно что-то делать. Он должен попасть в надежные руки, если такие существуют.

— Но ты говорил, его никто не сможет забрать.

— Это правда. Никто из нас.

Вспоминая события последних недель, я сидел прямо, но теперь опять откинулся на подушки.

— Ты знаешь обо мне все, кроме одного. А может, даже и это. Я много болтал в бреду.

— Да, — сказала она, глядя в сторону, — ты бредил. Но твои слова не имели смысла.

— Не все. Часть их была вызвана жаром и болезнью, но одно было правдивее всего, что я когда-либо говорил. Ты знаешь, о чем я.

— Нет.

Повторить это было трудно, хотя в бреду я говорил эти слова много раз. Я помнил, что произносил их и чувствовал себя счастливым, несмотря на то что стены во мне рушились одна за другой. Но сейчас я должен был помнить о стенах и чувствах другого человека, и боялся, что из этого ничего не выйдет. Но, с другой стороны, я знал, что не успокоюсь, пока не скажу. Решившись, наконец я произнес:

— Я люблю тебя, Лаури. — Это прозвучало сдавленно и неестественно, и я испугался. — Не говори ничего, я ни о чем тебя не прошу. Мне только хотелось, чтобы ты знала. — Но это не было правдой, я понимал это и потому добавил: — Ты увидела меня без стен; понравилось тебе это зрелище?

Она счастливо вздохнула.

— Да. Да…

— Почему ты вздыхаешь?

— Я боялась, что стены окажутся слишком крепкими и ты никогда не скажешь этих слов.

Она склонилась ко мне так близко, что я уже не мог различить черт ее лица.

Ее губы коснулись моих, они тихонько двигались, словно шептали моим губам какие-то свои секреты, и я почувствовал в себе новые силы.

Я обнял Лаури, и она пришла ко мне, как рассвет, полная света, радости и обещаний…

— Уилл, — тихо сказала она. — Уилл… Уилл… Уилл…

А может, только подумала? В это мгновение мы могли делиться мыслями, если такое вообще возможно.

— Завтра я заберу камень, — сказал я.

15

Я долго наблюдал за Собором. Как и следовало ожидать, за ним следили Агенты. В своих черных одеждах они маячили в тени портала. Сабатини не отказался от своего.

Я разглядывал их, а они меня не замечали. «Ищите молодого человека, который хромает, — сказали им. — „Он может быть одет, как Агент, а может и по-другому. Он высокий, молодой и здорово хромает“. Старый сгорбленный вольноотпущенник в лохмотьях и потрепанной шляпе, надвинутой на лоб, не существовал для них.

Люди проходили мимо, и черные бросали на них короткие взгляды. Люди проходили сквозь мерцающий золотом Барьер и выходили обратно; входили подавленные, выходили спокойные, а черные смотрели и тут же забывали о них. Я же смотрел и запоминал. Вот вошел мужчина, державший со знаком цеха плотников на куртке ящик с инструментами. Обратно он не вышел.