Мир на продажу

– Зачем идти вперёд?
– сказала добрая бабушка Павла.
– Все всегда идут вперёд, и никто не догадается идти назад или вбок.

– Бабушка!
– закричал философ, сбрасывая с глаз руку Фила.

– Внучек мой, - тепло ответила старушка.
– Вырос-то как, возмужал! Дед тебя и не узнает. Он тут, рядышком, пошёл накосить травы кроликам.

Нелоголаз, выронив направу, изо всех сил вцепился в Павла одной рукой. Тот вырывался и слёзно кричал:

– Отпусти меня, идиот! Они не умерли, ты же видишь, они не умерли. Они тут живут, в Нелоге!

– Тихо, дурак, тихо...
– шептал Фил, крепко держа философа.
– Молчи и иди! Не смотри на бабушку, не смотри!

– Можно и посмотреть, - возразило облако и рассмеялось.
– Вы, люди, всегда на что-то смотрите.

– Действительно, пусть посмотрит, - разрешил Гусаров.

– Пусть, - сжалился Фил.

– Я ничего не говорил,- закричал оперативник.
– Это не я сказал.

– Я тоже молчу, - ответил Фил.

– И я молчу, - ответил Фил.
– Всё время молчал, даже не полсловечка за цельный день.

– Идём вперёд и не обращаем внимания, - посоветовал Фил.

Теперь уже не нелепы складывались, вычитались и делились, а операции над ними сочетались, умножались и видоизменялись под действием сотен других операций. И операций над операциями. Путешественники шли меж бильярдных столов, на которых толстые почки играли в "подойди и ударь". Над столами висели лампы на шнурах, и горела яркая тьма. Толстый перец вышел из избы, чихнул три раза, перевернулся через левое колено и стал немощью, завёрнутой в железный лист псевдоматрицы. Пятое взаимодействие подружилось с седьмым кварком, и они вместе пошли бить отрицательный объём. А тот позвал на помощь отрицательную массу, но плотность снова стала положительной.

– Когда это всё кончится?!
– закричала уставшая молчать Элина.

– Никогда, - сказала левая рука Игната и показала кукиш правой руке.

– Смени юстаккумулятор в нормальнике, идиот!
– крикнул дилаперу Павел.
– Ты нормальность теряешь!

Сказав это, философ уселся на лавочку и закурил огромную козью ножку. Он смотрел на соседнюю завалинку, где сидела Элина с подружками. Хихикая, они лузгали семечки и задорно поглядывали на жениха. А Павел выглядел молодцом: сатиновая красная рубаха, картуз и новые сапоги. Он давно хотел жениться на Элине, да батя не разрешал, пока уборочная страда в разгаре.

– Держи меня за пояс, - прокричал Фил.

– За пояс нельзя держать, - отреагировал Гусаров, глядя на раненого Шершавого. Он знал его много лет, они вместе грабили морские караваны и замки, похищая шелка, красавиц, золото и деревянные синхрофазотроны со стразами.

– Дорогие товарищи!
– сказал диктор.
– От имени Партии и правительства позвольте поздравить вас с Днём Святого Патрика! Этот праздник стал славной вехой...

Парикмахер с костылём рассмеялся. А океан заплакал рыбами и морскими животными. Слёзливость стала матерью. Отец неизвестен. Катушка! Катушка! Где твой кабель?!

Вдруг раздался ужасный рёв, переходящий в инфразвук. Вся сумбурная вакханалия вокруг путешественников застыла в оцепенении.

– Ребятки! Это Изобра зовёт!
– заорал от радости Фил.
– Изобра-матушка! Метров двести осталось. Смотрите, какой испар густой...

Связанный нелоголаз неожиданно разрыдался. Он ревел в голос, и крупные слёзы капали на землю. Алогия была очень высокой, поэтому слёзы превращались в трудных подростков и в звание мастера спорта по борьбе с мадмуазель Крюшо. Но никто не обращал на это внимания, ведь спасение уже рядом. Реальное спасение, а не то, которое повисло на ели и испортило десяток шишек.

Путешественники пошли дальше, борясь и сопротивляясь злу и насилию. Не убий, не укради. Подставь другую щёку, точка, точка, запятая. Квадрат гипотенузы был ими доволен. Чихать он хотел на катеты. Всё равно всему! Из малинового джема можно сделать рыбалку, из оперного театра - тонкий писк слона, из радости - бутылку игристого сундука. Из уголовного кодекса лёгким движением ноги получается рыжий ржаной вопль, из доблестной трусости - печальная влага на головном стекле, из папирос, набитых креветками - тупой желудок, испорченный управлением по работе с персоналом.

– Невесть что творится, - говорил Лепест.
– Самое интересное, что кто-то в этом всём пытается найти смысл.

– Смысл есть во всём, - спорил с ним картофельный салат, - даже в бессмыслице.

Валенковость уже давно наступила и припекала корнями сметану. А там, чуть ближе чем за холмом, росли пешки и сохлая ненадёжность. Граммов пять, а то и ближе, вольт сто. Единицы измерения произвольны, любой из них можно измерять любое. А любое само может стать единицей измерения. Зачем что-то измерять, если само понятие меры не существует? Точнее, оно жило брёвен сто или полморковки, а потом умерло. И его похоронили с почестями, выстрелив три с четвертью раза противозачаточными гардинами.

– Чуть-чуть ещё, ребятки!
– рявкнул Фил. Он тоже давно умер, и памятник ему, вырубленный из Гусарова, стоял на берегу бронебойной реки. И курлыкали над ним небеса, и сел в тени Игнат, женатый на Игнате, и запел про далёкоблизкие толстоглазые страны.

Осталось сделать последний рывок. Нормальники уже начали плавиться от высокой нагрузки. Но это ещё полбеды. Беда началась, когда ширпачи вздрягнулись на карбе, а потом халала отпехтерела плинку. Элина хрякнула по тереплясине, и та вскалдабудилась всеми баглиаками.

– Хвалибруй!
– взбулдыкнул Павел, увстревая зебелую магликану.

– Епе!
– якнул вздрюн, усластая каклоидность.
– Епе, епе, переепе!

Перка. Макастура праста. Изобра вбебедилась, и Фил упредрил подграбарник. Павел, клякая, вбыкнул из рюкзака чёрную материю и расчёты. Прибуя, он пробаклунил над ними, а затем запридякнул их в самую середину. Все замерли, фирлюдя, как Изобра заиграла всему цветами радуги и заревела сотнями голосов.

– Сейчас всё нормализуется!
– орал Павел, горстями швыряя функи в Изобру.
– Господи, только бы в расчётах не ошибиться! Давай, Изобра-матушка!

Процесс уже было не остановить. Сначала упипы по-прежнему дикласывали, но постепенно они начали рассасываться. За ними блебы растворились без следа. Хотя вкуснота ещё тилюмировала, но опасности уже не представляла.

Изобра, сглотнув черномат, заревела на басах и выбросила клубы испара. Когда тот рассеялся, путники увидели, как от творческой субстанции отступают нелепистые нелепы и нелепы, собранные из нелеп. Вот уже и стайка птичек пролетела мимо путешественников. Почти нормальные птички, копыта у них виднелись маленькие-маленькие, едва заметные. Сосны стряхивали с себя последние капли подобострастия и тайного порока. Совсем близко прошагал медведь. Пусть с крыльями, пусть рогатый, но он именно прошагал, а не проехал на троллейбусе и не провдрыгал на бабуяке.