Мир по дороге
Шрифт:
Невозможно было представить такую на лице Итилет.
– Улыбаться ты не умеешь, – вздохнула мать Кендарат. – Тебя как звать-то, дитятко?
– Рабыня будет радоваться всякому имени, что даст ей госпожа…
– Дурочка, – беззлобно ругнулась седая женщина. – Как тебя мать называла?
– Рабыня не помнит матери… Только добрых матушек, учивших её насущному для наложницы… Потом её купили для господина Байшуга ради празднования победы…
– А подружки как тебя называли?
– Эртилет, госпожа…
Ну конечно. Ясноокая и Радость-для-Взора. Усмешка Богини становилась всё очевиднее. Быть может, идя по кривой улочке Висельников, Айсуран засмотрелась на двух малюток-близняшек, только что привезённых в какой-нибудь «девичий садок». Так в беззаконном Саккареме распоряжались судьбой уличных подкидышей
Венн стал думать о том, что искалечить человека можно очень по-разному. И о том, что почти всё удаётся исправить, пока человек жив. Правда, к нему самому это не относилось. Его на этом свете держали два неисполненных дела. И больше он не позволит себя отвлекать ничему постороннему. Даже саккаремской войне. Или мыслям о девяноста девяти позах.
Подошёл осунувшийся Иригойен, тяжело сел на камень и протянул руки к огню. От него пахло горькими травами, болью, кровью, надеждой.
– Матерь Луна, – вырвалось у него, когда он присмотрелся к девчонке.
Войско собиралось. У костра один за другим объявлялись молодые стрелки. После боя их осталось шестеро, остальных сгубило слишком безрассудное молодечество. Четверо выживших надумали остаться с Тайларом Хумом и мстить до конца. Пятого отрядили доставить домой пояса погибших братьев – и подстреленного шестого, нянчившего перебитую руку.
Волкодав хорошо знал, как болят подобные раны. Но даже однорукий Саргел перестал кусать губы, во все глаза глядя на воскресшую Итилет.
Сколько же трудов придётся положить этому забитому существу, прежде чем Айсуран сможет признать в ней ещё одну свою дочь, гордую и свободную. Одна надежда на скромных деревенских парней. Путь до дома неблизкий, глядишь, и научат её улыбаться по-настоящему. А если Волкодаву не померещилась усмешка Богини, может, вернувшейся Итилет ещё вправду придётся выбирать из двух женихов. Ведь теперь люди будут знать, что по крови она им не родня.
Он подошёл за кашей в самый поздний черёд. Сегодня он убивал, но на войне, и веннская Правда разрешала от очистительного поста до её окончания.
Мать Кендарат большим черпаком наполнила его миску.
– Ну а ты? – вдруг спросила она. – Тебя-то как звать будем, малыш?
Венн хотел по обыкновению отмолчаться, но голос матери, долетевший неведомо откуда, вновь шепнул ему на ухо, и он сказал:
– Называй меня Волкодавом.
Когда временами, почти заблудившись во мраке,Я вдруг устаю оставлять на дороге следы,Без зова ко мне подбегают большие собакиИ рядом встают, заслоняя собой от беды.Я пальцы вплетаю в колючие жёсткие гривы,И запах звериный глаголет, что мы ещё живы.А значит, рыча и пыхтя, обдирая колени,Хотя бы ползком, опираясь на спины друзей,Но только вперёд, разгоняя зловещие тени,По ранящей ноги, кремнистой и жёсткой стезе.Пусть даже мне хочется сдаться на каждом шагу,Я тех, кто поверил в меня, подвести не могу.2. Отхожие земли [13]
Уж на что Волкодав не любил горы, но по мере приближения к Дымной Долине даже он взялся вертеть туда-сюда головой. Склоны выглядели так, будто в стародавние времена здесь топтался злой великан. Может, тот самый, что похитил сегванскую красавицу Ордлу, прародительницу
островного народа. Пласты земной тверди ломались под ножищами великана, как тонкий лёд. Вставали дыбом, опрокидывались и крошились. Слои чёрного, серого, жёлтого, бурого, рыжего, зеленоватого камня до сих пор ещё не везде допускали на свои грани даже вездесущий лишайник. И первозданно блестели под моросящим дождём, будто Камень, покорёживший покровы Земли, пробил Небо только вчера.13
Отхожие земли – никому не нужные территории, пребывающие в запустении.
Вот так и ощутишь себя крохотной частицей мироздания, столь огромного, что даже с Богами в нём может приключиться беда.
Распрощавшись осенью с виллами, он предполагал достичь Дымной Долины уже через несколько дней. В итоге уже подходила к концу слякотная саккаремская зима. Да. А началось всё с того, что я решил проводить до ближайшего поселения двух женщин и беспомощного избитого парня…
Волкодав до сих пор временами гадал, правильно ли он тогда поступил.
Теперь у них с Иригойеном и матерью Кендарат имелась ручная тележка. Там сохранялся под кожаной полстью общий скарб: прочный шатёр, одеяла, тёплая одежда, съестное, котёл, сухие поленья на растопку. Мужчины по очереди катили тележку, жрица ехала на осле, нахохлившись под рогожным плащом. Как и сын пекаря, она родилась в краю, где дождь шёл куда реже здешнего. Холодная сырость была нипочём одному Волкодаву.
Дорога, по которой мерно постукивали деревянные колёса, тоже имела весьма мало общего с горными тропами северного Саккарема. Додревний народ, оставивший по себе лишь очень смутную память, вымостил её гладкими глыбами непроглядно-чёрного камня, очень плотно подогнанными одна к другой. Века, обратившие в прах останки строителей, наградили дорогу глубокими колеями. А ещё на неё через каждые несколько вёрст наступал великан, крушивший здесь землю. Нынешние саккаремцы заваливали овраги землёй и каменной крошкой, пытались заново ладить мостовую. Если сравнивать со старой дорогой, зрелище выходило жалкое. Может, рассуждавшие о людском измельчании были не так уж и неправы…
По тракту взад и вперёд сновали пешие и конные. Кто-то добирался в священную долину пешком, кто-то – в богатом возке. Саккаремцы верили, что молитва в Дымной Долине очищала душу, снимая с неё бремя грехов. А кто решится считать себя совсем свободным от прегрешений?
На обочине заливались слезами две женщины. Одна из них оступилась в мокрую колею и, падая, не уберегла расшитую сумку. Теперь они вытряхивали из неё черепки. Две сестры потратили все деньги на кувшинчик воды из священного потока. Эта вода должна была исцелить больную дочь старшей.
– В твоей стране, – сказал Волкодав.
– Да? – не поворачивая головы, отозвался Иригойен.
Он знал, что продолжение могло последовать очень не скоро. Например, завтра или в лучшем случае на вечернем привале. Однако венн заговорил всего-то через сотню шагов:
– Дорого стоит невольник?
– По-разному, – сказал Иригойен. – Если идёт война и появляются пленники, это время позже называют «временем дешёвых рабов». Сейчас мы живём мирно…
Иные склонны утверждать, что некогда великий и воинственный Халисун попросту захирел, хмыкнул про себя Волкодав.
– …И поэтому крепкий юноша стоит около сорока тюков.
– Тюков? – переспросила мать Кендарат.
Иригойен охотно пояснил:
– Когда пращуры моей матери стали выращивать хлопок, собранное сноровистым работником за один день было принято оборачивать мешковиной, связывать верёвкой и так взвешивать, чтобы определить плату. Скоро хлопок стал мерилом достатка, и торговцы рыбой или рабами до сих пор договариваются о тюках.
Волкодав попытался прикинуть, сколько халисунских тюков некогда заплатили за него самого. В точности подсчёта он не был уверен, только в том, что цена была смехотворная. Должно быть, самый дешёвый раб каравана едва вернул потраченное на его прокорм. Знали бы покупатели, насколько дорого он в итоге им обойдётся, небось заплатили бы хозяину втрое – только чтобы он его обратно в той же клетке увёз…