Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Мир приключений 1959 г. № 4
Шрифт:

— Вот и салаш бачи Франтишека, — сказал Ёжо.

— Шалаш, а не салаш, — поправил Гриша.

Но Ёжо настаивал на своем:

— Салаш.

Добродушно улыбнувшись, Гриша махнул рукой:

— Забыл! Мне сегодня почему-то кажется, что я у себя дома, на Алтае. Такие же горы, леса…

Между шалашом и Камнем Яношика, на траву, словно прилегла небольшая сизая тучка. Казалось, она только что спустилась с неба, чтобы немножко отдохнуть и вновь отправиться в путь.

Не то от шалаша, не то от этой тучки послышались тихие, как вздохи лесного ветерка, жалобные звуки.

Они напоминали и кукование тоскующей кукушки, и курлыканье улетающих журавлей, и тяжелый,

угрюмый плеск Иртыша. Гриша, учившийся когда-то музыке, догадался, что это скрипка и играет кто-то на одной басовой струне.

Скрипка притихла. Чуть слышное эхо улеглось по кустам, обступившим Крижну, как толпа любопытных мальчишек. Послышался надтреснутый, старческий голос. И полилась песня, слова которой сразу же западали в душу, становились понятными даже плохо знающему словацкий язык:

Я сом бача вельми старый, Не дожием до яры, Не будут ми кукучки кукать В тим моим старим кошари.

Гриша стоял, положив руки на винтовку, висевшую на груди. И взяла его за сердце такая тоска, словно он слышал не голос незнакомого человека, а кукование родной алтайской кукушки, тоже случайно попавшей в этот прекрасный, но все-таки чужой, непривычный край…

Помалу, овечки, Голями, долами. Я сом бача старый, Не владзем за вами. Гей, дзини-дзини дай дон! Гей, дзини-дзини дай дон!

— Бача поет, — тихо сказал Ёжо. — Он всегда поет, когда один.

Смолкла скрипка. Замер голос певца. Лишь где-то во тьме, за шалашом, блеяли овцы. А позади, в лозняке, шелестел ветерок, уносивший с Крижны песню старого бачи.

Когда приблизились к шалашу, от которого веяло запахом сладкого букового дыма, Гриша увидел невысокого, совершенно лысого старика лет шестидесяти. На темном лице его ярко выделялись седые косматые брови да тяжелая серебряная подковка усов. А морщин на лбу было, пожалуй, не меньше, чем тропинок на Крижне. Одетый в белые суконные штаны и короткую жилетку, он сидел на пеньке возле костра, над которым висел огромный черный котел. Держа на коленях маленькую, почти игрушечную скрипку, старик помешивал в котле большим деревянным черпаком. У его ног, положив серую морду на лапы, дремала овчарка. Увидев посторонних, она зарычала, но, успокоенная хозяином, снова задремала. Бача подбросил хворосту в костер. Ярко вспыхнувшее пламя осветило все вокруг. И то, что издали Гриша принял за сизую тучку, оказалось отарой белых овец.

Бача встретил гостей молча и сдержанно. Посмотрев на Гришу спокойным, но глубоко проникающим взглядом, он вполголоса спросил:

— Рус? — и, не дожидаясь ответа, пригласил: — Садитесь, отдыхайте, — а повернувшись к псу, приказал: — Стереги!

Пес встрепенулся, навострил уши и поднял голову.

— Плохой из него сторож! — махнул Ёжо рукой и сел на траву рядом с Гришей. — Зарычал, только когда на хвост наступили.

— Э-э, нет! Он сказал мне о вас, когда вы еще по лозняку пробирались, — возразил старик. — Никто не видел, когда шли сюда?

— Только пан Шпицера.

— Не в добрый час все это стряслось, — покачал головой старик.

— Что? — насторожился Ёжо.

— Да я насчет убитых гардистов…

— Вы уже знаете? — удивился Ёжо. — Откуда так быстро?

Но бача будто и не слышал вопроса.

— Только

что с этой фабрикой каша заварилась, а тут товарищ не стерпел… — Бача улыбнулся Грише так, что тому стало ясно: старик все знает. — Придется вам на недельку притаиться, а то по горам теперь начнут рыскать. Нарветесь.

Бача взял скрипку. Медленно разгибая спину, встал и ушел в шалаш. Гриша удивленно посмотрел ему вслед; красная кожаная жилетка, полы которой впереди свисали до самого пояса, совсем не прикрывала спины.

«Зачем шьют такие коротышки? — подумал Гриша и прилег возле костра. — Откуда это пошло? Может, еще от тех времен, когда вояки ходили в латах, прикрывавших грудь от пики или валашки, и когда поворот спиной к врагу был позором, равносильным смерти?..»

Гриша не раз уже видел эти традиционные жилетки, прикрывающие только грудь. Но сейчас вспомнил о них лишь потому, что в этот вечер мог думать о чем угодно, только не о том, что волновало больше всего. Смерть Яна Ковача выбила его из колеи. Надежда вспомнить вторую фамилию не оправдалась. Теперь осталось только одно: ждать счастливой случайности или довериться старому баче.

Старик вышел с огромной деревянной чашкой, наполненной белой жидкостью.

— Ты уже пробовал жинчицу? [27] — подходя к Грише, спросил он.

— Пробовал, — загадочно улыбнулся Гриша. — Нельзя мне ее.

— Да, раз побывал в концлагере, то желудок у тебя не для жинчицы, — понимающе кивнул бача. — Без привычки ее и здоровому пить нельзя.

Старик передал чашку Ёжо и тут же принес коровьего кислого молока.

— Попей, это после дороги хорошо. А кашу с молоком будешь есть?

27

Жинчица — сыворотка от брынзы.

— Когда-то мама часто варила, — ответил Гриша, не отрывая взгляда от ярких угольков костра. — Любил. Да вот уж третий год не ел. Нас там только баландой поили.

— Что такое баланда? — широко раскрыв и без того большие черные глаза, спросил Ёжо.

— Пойло, которым кормят в Германии наших людей. В воду подболтают немного черной муки или отрубей, заварят и пей. Да и то по одной консервной банке в день.

Заговорив о жизни в Бухенвальде, Гриша вспомнил, как Вацлав Гудба учил его думать и верить.

Однажды вечером по концлагерю прошел шепот, что через час всех здоровых погонят на станцию работать. Узники знали, что придется грузить бомбы или снаряды. И каждый старался сказаться больным, лишь бы не быть выгнанным на позорную работу. Гриша тоже решил симулировать. Гудба спросил его, почему он не идет. И сам же ответил:

— Совесть не позволяет. А давай подумаем. Может, надумаем что-нибудь хорошее?

— Что тут надумаешь! — безнадежно махнул Гриша.

— А ты все же подумай, — настаивал Гудба. — Сколько вчера сожгли умерших от голода?

— Сорок.

— А сегодня?

— Шестьдесят два.

— А тебя когда унесут?

— Может быть, завтра…

И вдруг Гриша понял, что единственная возможность остаться живым — это пойти на работу, откуда иногда удается бежать. Пошли они с Гудбой на станцию и в тот же вечер бежали. Впоследствии не раз Гриша прибегал к рекомендованному Гудбой средству: искать выход и верить.

Однажды возле Иены Гриша расхворался и, обессиленный, был схвачен богатым бауэром. Отец двух эсэсовцев, бауэр и сам хотел выслужиться перед гитлеровцами. Он связал русского и, заперев в комнате, поехал в полицию.

Поделиться с друзьями: