Мир приключений 1959 г. №5

Паоло Эскамильос любил шутить с Жаном и отличался умением не унывать при любых обстоятельствах. Смущала в нем только вспыльчивость и петушиная задир-чивость. Если бы не его друг моторист Паблито, в характере которого сохранились привязанность, осторожность и благородство предков-индейцев, то Паоло не раз был бы избит надзирателями или уголовниками.

Цвет кожи у Паблито, несмотря на то, что он был метисом, мало чем отличался от чистокровных испанцев, Ачукарро лишь казался более смуглым. Паблито мог без слов просидеть весь вечер рядом с пилотом, опиливая камнем какую-нибудь деревяжку. Его руки не могли оставаться без дела. Но стоило Паоло задержаться после работы — механик не находил себе места и отправлялся на поиски. При столкновениях с уголовниками рядом со вспыльчивым Паоло неизменно появлялась спокойная фигура Паблито со скрещенными на груди крупными руками. Увидев его кулаки, всякий понимал, что шутки будут плохи.

Механик Ачукарро всегда был спокоен; казалось, никто не может вывести его из равновесия или заставить произнести длинную речь. Он отличался молчаливостью. Иногда случалось, что Паблито оставался единственным слушателем в компании лагерных друзей, так как все они норовили говорить одновременно, с присущим южанам темпераментом и горячностью.

Четвертым человеком, заинтересовавшим Реаля, был веселый шутник француз Жан Офре, прадед которого после разгрома Парижской Коммуны бежал в Южную Америку. Офре рассказывал забавные истории о старике, упорно сохранившем на другом полушарии национальную самобытность и ненависть к угнетателям. С юных лет Жан плавал на грузовых судах, вывозивших фрукты и копру. На Панданго он попал за то, что скрывал в трюме бесплатных пассажиров, желавших убежать за границу от расправы агентов Зеленого папы.

Жана в бараке любили за легкий характер, за умение веселой историей и остроумной шуткой скрашивать жизнь на каторге.

Вечером после ужина Реаль сидел прислонясь спиной к стволу пальмы и дремал. Теперь он уже втянулся в изнурительный режим каторжных работ, но первые дни изматывался так, что едва держался на ногах. Вблизи, на песке, сидели Мануэль, Жан, Паоло и Паблито. Паоло, проработавший день в зарослях, рассказывал удивительную историю: стражник Фиолетовый заметив, что «профессор» бросил работу и занялся своей рваной шляпой, хотел было огреть его плетью, но кто-то возьми и крикни: «Не тронь больного человека!» Еще недавно подобное вмешательство могло бы дорого обойтись. А тут вдруг стражник опасливо схватился за автомат и, трусливо озираясь, отошел в сторону, бормоча что-то про себя.

— Не совесть ли проснулась? — допытывался Жан. — Может, в святые метит?

Реаля заинтересовало: какой же вывод сделают его друзья? Его радовало, что они постепенно избавляются от мертвящего безразличия ко всему.

— Стражники действительно несколько утихомирились, — заметил Мануэль. — Молодец Джиованни Лескано, он втолковал им, что кирка в руках решительного человека — грозное оружие.

— Скоро и я свихнусь от бессмысленной работы, — сказал Паоло. — Нельзя же в здравом уме носить песок под пальмы, когда знаешь, что завтра тебя же заставят перетаскивать его обратно. В руднике хоть польза какая-то.

— На это они и рассчитывают, Паоло, — ввязался в разговор Реаль. — Им надо на нелепой работе духовно измотать человека. Стоит сделать труд осмысленным — и все станет на место в твоем мозгу. Ты даже ощутишь некоторое удовлетворение.

Жан с явным сомнением откашлялся.

— Представь, — продолжал Хосе. — Товарищи по побегу предложат кому-нибудь взобраться на высокую, почти неприступную гору…

— Полезу первым! — перебил его Паоло.

— Рад слышать! — улыбнулся Реаль. — Но одних слов недостаточно, хотя и сказанных от души. Вообрази, что от этого зависит судьба товарищей. Ты должен будешь и бежать, и карабкаться, и подтягиваться на руках. Никто не поддержит, если ослабеешь в пути, уставшие мышцы изменят, ты подведешь друзей, потому что не укрепил мускулов, не подготовил себя.

Жан смущенно почесал взлохмаченную голову, а Мануэль подхватил мысль:

— Не бесполезный труд, а тренировка — подготовка к побегу. Вот в чем сила!

Теперь и остальные уловили идею Реаля. Жан вдруг схватил крупный каменный обломок и, приседая, начал выжимать его над головой.

— Да я через месяц тяжелоатлетом сделаюсь, — пообещал он под общий смех.

— Ну, теперь-то и на меня не нарадуются! Становлюсь самым старательным пересыпателем песка! — воскликнул Паоло. — Отныне самая идиотская работа — сплошное удовольствие для меня!

— Значит, у нас теперь не каторжная работа, а сознательная физическая подготовка? — обрадованно спросил Мануэль. — Это надо будет еще кой-кому сообщить.

Довольная улыбка расплылась и на лице механика Паблито.

Глава восьмая

ВСТРЕЧИ СО СТАРЫМИ ЗНАКОМЫМИ

В деревне рослый Кончеро слыл за смирного и добродушного юношу. Вместе с дедом они обрабатывали мотыгами клочок потрескавшейся каменистой земли, засевали его и на своих спинах в бочонках таскали воду для поливки. Выращенных овощей, клубней маниоки, маиса и фасоли им хватало на год. Лишь месяц или два они батрачили у эстансьера дона Хименеса.

Богатому эстансьеро вздумалось согнать нищего деда с насиженного места. Весной он приехал с судейским чиновником и, хлестнув плетью по земле, сказал:

 — По старому плану этот участок входит в мои владения. Что же ты молчал, старый каналья? Думал, я не замечу пропажи?

— Нет, не думал, — ответил дед. — И чужого никогда не брал. Вы же знаете, сеньор, что ваш достопочтенный отец — старый дон Хименес — перед святой мадонной обещал… Я до сих пор помню его слова: «Если сделаешь каменную осыпь пригодной для посевов, пятая часть — весь этот клин на террасе — будет твой».

— Я такого разговора не слышал. И к тому же, какое значение имеют пустые слова, если сделка не оформлена на бумаге?

— Они для меня не пустые! — вскипел дед. — Я сорок лет себя и родных не жалел. Мы каменную стену выложили, чтобы гора не осыпалась, землю в корзинах таскали. Жена от воловьей работы кровью изошла, сын и невестка надорвались. Еще не известно, кто из нас каналья и кто кого обокрасть хочет!

— Будь поосторожней в выражениях, старая падаль! — наливаясь темной кровью, повысил голос дон Хименес. — Иначе я взыщу с тебя за сорок лет аренды и прогоню, как бродячую собаку.

Но разве остановишь жителя гор, когда дело идет о земле, добытой потом и кровью?

— Сам ты бешеная собака! — вспылил дед. — Убирайся с моей земли, пока я не взял самопал!

И он приказал внуку принести ружье.

Юноша не мешкая бросился в дом, схватил старинный самопал, с которым охотился на кроликов, бесчинствовавших в огороде, зарядил его свинцовой пулей и выбежал прогонять пришельцев.

Пока он возился с ружьем, Эстансьеро успел ударом кулака сбить деда на землю. Увидя, как взбешенный дон Хименес избивает плетью лежащего старика, Кончеро в отчаянии прицелился в него и вы­стрелил.

Свинцовая пуля снесла череп дону Хименесу. За это Кончеро схватили, несколько месяцев держали в тюрьме и сослали на каторгу. А здесь, на Панданго, никто из политических не заинтересовался юношей, попавшим в барак к уголовникам. «Раз убийца, — значит, бандит», — решили многие.

В бараке Кончеро стал обрабатывать однорукий гангстер, подбиравший себе крепких телохранителей. Верховодя в шайке головорезов, инвалид властвовал среди уголовников и запугивал политических.

Неприязнь к однорукому гангстеру переносилась и на Кончеро, его всюду чурались и презирали.