Мир приключений 1962 г. №7

— Дед ранен, — сказал Фома, — перевязать надо.

Ему никто не ответил.

— Есть тут кто живой? — спросил Фома.

Глава тринадцатая ГЛАФИРА ПРИНИМАЕТ КОМАНДОВАНИЕ

Странно было выйти из темноты трюма на свет. Странно было потому, что мы отвыкли от света, и еще потому, что все переместилось. Бот лежал на боку. По палубе трудно было ходить, она сильно наклонилась, и ноги скользили по мокрым доскам. Перед нами был остров Колдун — черная большая скала с крутыми, обрывистыми берегами. Только там, где выкинуло на берег бот, камин отступили, открыв маленькую бухту с пологим песчаным берегом. Впрочем, и на берегу, на приглаженном водою желтом песке, лежали черные, обточенные морем камни. Прислонившись к одному из таких камней, сидел Фома Тимофеевич. Глаза его были закрыты, лицо бледное-бледное, сбоку седые волосы слиплись от крови, и кровь тоненькой струйкой текла по щеке. Фома обогнал нас. Пока мы выбирались по наклонному трапу, он уже сошел с бота и стоял возле Фомы Тимофеевича. Мы попрыгали на берег и собрались вокруг нашего капитана.

— Его о борт ударило, — хриплым голосом сказал Фома, — оглушило, он с палубы покатился — и головой о скалу. — Фома шмыгнул носом и вопросительно посмотрел на Глафиру: как думаешь, будет жив старик?

Глафира сразу же начала действовать. Она решительно наклонилась и оторвала от подола своей юбки неширокую полосу.

— Помочи тряпку, — сказала она, — да поищи воду почище, только пресную, морская нехороша.

— Я чайник с бота принесу, — сказала Валя. — У нас чайник на боте с водой, может, он и не вылился.

Она быстро влезла на бот и через минуту радостная появилась снова.

— Есть вода в чайнике! — кричала она, осторожно сползая по палубе.

Фома потрогал Коновалова за плечо.

— Дед, — сказал он, — слышь, дед!

Коновалов молчал. Испуганными глазами Фома посмотрел на Глафиру.

— Ничего, ничего, — сказала Глафира. — Рана-то не особенно глубокая. Я в больнице насмотрелась, знаю.

Она намочила тряпку и осторожно стала перевязывать голову Фоме Тимофеевичу. Капитан пошевелился и пробормотал что-то.

— Ты чего, дед, а? — спросил Фома.

— Я ничего, — сказал Коновалов. — Колдун это.

Мы все слушали молча, боясь проронить хоть слово.

— Что, что, дед? — спрашивал Фома.

Капитан открыл глаза. Они были замутнены. Плохо было старику, но он упорно продолжал говорить, очевидно с трудом собирая мысли, но твердо зная, что обязательно должен сказать нам все, потому что мало ли как может повернуться. Может, ему, старику, и конец пришел, а другим спасаться надо. Пока может еще говорить капитан, должен он все, что надо, сообщить и посоветовать.

— Колдун это, говорю, — повторил Коновалов, — остров Колдун, восточней Кильдинской банки, восемьдесят миль до материка. Ты запоминай, Фома. Прямо на зюйд. Ты запоминай, Фома.

— Говори, говори, дед, — сказал Фома, — я запоминаю.

Коновалов долго молчал, видно собираясь с силами. Большого труда стоило ему каждое слово.

— Продукты учтите, — тихо и очень отчетливо говорил он. — Перепишите всё, разделите на десять дён. Пйки давайте. Ты лучше записывай, Фома, а то забудешь.

— Ничего, ничего, — успокаивал его Фома, — ты говори, я запоминаю.

— За десять дён найдут нас, — медленно говорил старик. — Это наверное. Воду всю на учет возьмите. Снег кидало, вода в промоинах должна быть. Сберегите, чтобы не высохла. Водорослей сухих наберите, снесите куда-нибудь, чтоб подсыхали, спички все соберите.

— Воду учесть, — повторял Фома, — сберечь, водорослей набрать, насушить, спички собрать…

— Правильно, — кивнул готовой Фома Тимофеевич. — Теперь вот что… Мы тут одни, Фома?

У старика путались мысли. Ему, видно, казалось, что, кроме него и Фомы, кругом нет никого, а Фома понял его иначе.

— А кто же тут? — спросил он. — Тут место необитаемое.

Тогда Фома Тимофеевич заговорил тихо, почти шепотом, но мы так напряженно вслушивались, что хоть и с трудом, а различали каждое слово:

— Жгутов будет в начальство лезть, — говорил капитан, — не пускайте, нет ему доверия. Глафира начальство. Пусть Жгутову не подчиняется. Ты ей так и скажи. Понял, Фома?

И тогда выступил вперед Жгутов. Я раньше не замечал его. Он держался в стороне, особняком, стараясь не привлекать к себе внимания, да и мы думали только о капитане, слушали только капитана. Сейчас Жгутов подошел к Фоме Тимофеевичу и наклонился над ним.

— Напрасно меня обижаете, Фома Тимофеевич, — сказал он. — Вина моя есть, я не говорю, но только пусть даже я виноват, я же моряк, Фома Тимофеевич. Я же выручить всех могу. Не ребята же выручат, не Глафира же.

Капитан молчал. Он, видно, с трудом понимал, откуда вдруг появился Жгутов: они же, кажется, были вдвоем с Фомой.

— Это кто говорит? — спросил он наконец.

— Это я, Жгутов, механик ваш, Паша Жгутов.

Опять капитан долго молчал. Потом спросил:

— Фома, Глаша, вы куда ушли?

— Здесь мы, Фома Тимофеевич, — сказала Глафира, — это я говорю, вы меня слышите?

— Ты гони его, Глаша, — сказал капитан, — гони, слышишь? Пусть уходит. Его нам не надо. Поняла? Ты лучше со Степой посоветуйся. Степа хороший человек, не подведет. Моряк наш Степа.

Ой, какое несчастное, испуганное лицо было у Глафиры!

— Какой Степа, Фома Тимофеевич? — спросила она.

— Как — какой? — удивился Коновалов. — Новоселов Степа, матрос.

— Смыло его, — сквозь слезы сказала Глафира. — Утонул наш Степа, Фома Тимофеевич.

Капитан молчал и молчал очень долго, видно стараясь все сообразить, все вспомнить.

— Когда же это? — спросил он наконец растерянно. — Я и не помню.

И опять замолчал, стараясь собраться с мыслями.

— Ой, — простонала Глаша, — ну что же это такое!

А капитан опять заговорил медленно, тяжело, с трудом произнося слова:

— Как ветер, Глаша, стихает?

— Стихает, Фома Тимофеевич, — сказала Глафира.

— А волна как, пологая?

— Будто пологая стала.

— Ну, значит, шторму конец. Должны нас выручить, — уверенно сказал капитан. — Не могут на Колдун не зайти.

— Вы отдыхайте, Фома Тимофеевич, — ласково сказала Глаша. — Вы не думайте, непременно за нами зайдут, не тревожьтесь.

— Пить мне охота, — еле слышно прошептал капитан.

Глафира поднесла ему чайник и напоила прямо из носика. Фома Тимофеевич пил долго, жадно, потом открыл глаза, и мне показалось, что сознание у него прояснилось. Он обвел глазами нас всех и совсем другим голосом, ясным, спокойным, спросил: