Мир приключений 1962 г. №7

Мы быстро перетаскали наши запасы на берег и сложили на чистую простыню, которую нашли в уголке за прилавком. Как приятно было смотреть на всю эту гору пищи, как приятно было думать, что скоро мы будем сыты и сможем спокойно ждать, пока придет за нами корабль!

Глафира, Валя и мы с Фомой взяли простыню за четыре конца и медленно двинулись к пещере.

Все время, пока мы таскали продукты, Жгутов, по-прежнему опустив голову, сидел на камне. Но, когда мы двинулись к пещере, он вдруг поднял голову.

— Теперь вы меня голодать заставите, — сказал он. — Ну что ж, ваша взяла. Но только смотрите, моя игра еще не кончилась.

Фома Тимофеевич остановился и посмотрел на Жгутова.

— Пожалуйста, — сказал он, — завтрак, обед и ужин тебя ждут каждый день. Приходи, ешь.

— Фома Тимофеевич, — жалобно сказал Жгутов, — дайте мне мою долю.

Я понимал, как ему не хотелось три раза в день приходить к людям, которых он пытался убить. По чести сказать, я бы охотно дал ему его долю. Тоже и нам было мало радости видеть его противную физиономию. Но Фома Тимофеевич рассудил иначе.

— Нет, Жгутов, — сказал он, — на судне стол общий, ну, и на необитаемом острове тоже.

Я думаю, что капитан не хотел выпускать из виду Жгутова. Мало ли что могло взбрести в его сумасшедшую голову. А так все-таки три раза в день мы могли за ним наблюдать.

Мы двинулись дальше, неся простыню, и Жгутов крикнул нам вслед просительным тоном:

— А сейчас когда приходить?

Видно, он не успел толком поесть — Валька ввалилась на бот и помешала ему. Видно, и его тоже мучил голод.

— Через полчасика, — ответил Фома Тимофеевич. — А раньше придешь, тоже не беда, поможешь водорослей набрать для костра.

Жгутов промолчал и остался сидеть на камне и даже нам вслед не смотрел, а смотрел в море и думал свою, наверное, горькую думу. А может быть, и не так. Может быть, просто сидел и отчаянно искал выход, придумывал разные способы, как бы все-таки нас одолеть, убить, уничтожить. Не знаю я и не хочу даже знать, о чем думал Жгутов.

В углу пещеры мы расстелили простыню, сложили на нее аккуратненько кирпичики хлеба, консервы, чан, сахар, и как-то сразу пещера стала как настоящий дом, и, по чести сказать, если бы только я не думал, что мама очень волнуется, мне бы хотелось здесь пожить недельку-другую.

Быстро мы натаскали водорослей, и перед входом в пещеру загорелся костер. Мы с Фомой сбегали еще раз на бот и притащили кастрюли, ножи, ложки, несколько тетрадей на растопку и ломик, чтобы повесить на нем чайник или кастрюлю. Ломик одним концом уперли в скалу, а под другой конец подставили камень, который лежал недалеко. Когда мы брали тетради, я подумал, что, может, стоит взять несколько книг. Спросил об этом Фому, а он помолчал, посопел и сказал, что не надо. Он был, конечно, прав. Книги жечь неприятно. Все-таки люди думали, старались, писали.

И вот загорелся костер, и над огнем висели кастрюля и чайник, и чайник скоро начал шуметь, и в кастрюле булькало растопившееся сало, и мы с Фомой большими ломтями нарезали хлеб, а Фома Тимофеевич предложил накрошить хлеб прямо в консервы. Там было столько сала, что получилось вроде очень густого супа. Глафира насыпала в чайник чаю, и чайник закипел, и наконец мы сняли ломик с кастрюлей и чайником и сели вокруг кастрюли все пятеро с ложками. А тут и Жгутов подошел, и ему тоже дали ложку, и он сел вместе с нами, и мне было так хорошо, что я даже и на него не злился. И мы с серьезными, задумчивыми лицами, стараясь не торопиться и не ронять достоинства, начали ложками доставать из кастрюли куски пропитанного горячим салом хлеба и дули на них, стараясь показать, что мы не торопимся, что мы не умираем от голода, а просто неторопливо, прилично едим.

Как было хорошо почувствовать себя сытым! Честное слово, иногда имеет смысл поголодать, чтоб испытать это удивительное удовольствие. Пока мы ели, чай настоялся, и Глафира его разлила по кружкам, и мы насыпали сахару кто сколько хотел и мешали ручками ножей и потом пили его — крепкий, сладкий, с хлебом, — и перед нами лежало огромное голубое море, и даже чайки кричали весело, так было нам хорошо.

Много есть скверного в кораблекрушении, но все-таки бывают и хорошие минуты. Не знаю, испытывали ли ребята из моей воронежской школы столько радости, сколько я испытал.

Как только мы кончили пить чай, Фома Тимофеевич сказал:

— Я позволил вам побездельничать, поскольку вы давно не ели и все заслужили обед, а теперь хватит. Чья очередь у флага стоять?

— Моя, — сказала Валька.

Фома Тимофеевич с сомнением на нее посмотрел.

— Ну, может, тебе и отдохнуть стоит, — сказал он. — Все-таки ты набедовала сегодня. Да, пожалуй, и очередь надо заново ставить, раз у нас перерыв получился. Ну, мальчики, кто из вас пойдет?

— Я, — сказали мы оба с Фомой.

— Ты, Фома, уже стоял, — сказал я. — И за себя и за Вальку. Теперь я постою.

Сейчас, когда я был сыт, мне даже хотелось постоять у флага, посмотреть на море, попридумывать разные интересные вещи. Фома не стал спорить. Я поднялся на вершину скалы и оглянулся, чтоб посмотреть на своих, чтобы проверить, виден ли им я. Фома, Глафира, Валька и капитан сидели вокруг костра. Валька смотрела на меня и, увидев, что я обернулся, помахала мне рукой. Вниз по скале медленно спускался Жгутов. Мои были все вместе. Им было хорошо, моим друзьям и товарищам, а Жгутов шел один, и теперь до следующей еды ему предстояло сидеть одному у себя в расселине, смотреть на море и думать о будущем, которое для него обязательно будет плохим.

Я даже чуть было не пожалел его, но вспомнил Степана, подумал о Глафире, представил себе, как стоял Жгутов с гаечным ключом в руке, как он смотрел на Фому Тимофеевича, и перестал его жалеть.

Мне предстояло два часа шагать взад-вперед и обводить горизонт глазами. Так думал я и посмотрел на гладкую морскою даль, потом повернулся направо, потом повернулся назад, потом, повернулся налево — и остолбенел. Черпая точка двигалась по голубому морю. Нет, не точка — крошечный кораблик, крошечный потому, что он был еще далеко, шел прямо к острову. А может быть, мимо острова? У меня даже сердце упало от неожиданности. Я растерялся. Я помнил, что, если увидишь корабль, надо что-то делать. Только я забыл что.

— Идет, идет! — заорал я диким голосом. — Скорей, скорей!

Я боялся отвести глаза от маленького темного силуэтика. Мне казалось, что я отведу глаза, потом посмотрю опять, а его уже нет.

— Скорей, скорей! — продолжал я кричать. — Идет, идет!

Удивительно, как быстро взбежали все наверх. Я узнал об этом прежде всего по отчаянному Валькиному визгу. Уж если был повод повизжать, Валька никогда его не упускала.

— Флагом размахивай, — сказал нал самым моим ухом капитан. — Чего зеваешь?