Мир приключений 1971 г.

— Ну что вы… До свидания.

— Минуточку, Валентина. Меня уже давно мучает один вопрос, но никак не могу решиться спросить вас… Просто не знаю, что делать…

— А вы спросите.

— Скажите, Валентина… как делаются такие высокие прически, как у вас? Как они держатся?

Девушка фыркнула, подавившись смехом.

— А еще уголовный розыск называется. Это, Сергей Родионович, профессиональный секрет. Если мужчины будут все знать…

— Жаль, — вздохнул Шубин. — Но не мы, так следующее поколение мужчин обязательно раскроет эту жгучую тайну… Так я вам позвоню, Валентина.

?

С самого утра, с момента выезда на линию, когда диспетчер вместе с путевым листом сунул ему повестку, вызывавшую его в отделение ОРУД ГАИ, Алексей чувствовал легкое беспокойство. Вернее, это даже было не беспокойство. Беспокоиться было нечего: все сотни раз обдумано, взвешено, проверено. Было какое-то неприятное чувство неизвестности. Для чего вызывают? Дорожных происшествий у него не было, инспекторы ОРУДа его не останавливали. Скорее всего, ошибка какая-нибудь. И уж безусловно никак не мог быть связан ОРУД со Строевым переулком. Ладно, подумал он, нечего голову ломать, работать надо, план везти.

Но Алексей был человек, который по биологической, наверное, своей основе не переносил неопределенности, который любил во всем четкость, ясность, для которого все в жизни должно было быть раз и навсегда расставлено по определенным, постоянным местам. И поэтому все, что вносило в его жизнь элемент неясности, даже самой малой неясности, было ему неприятно, и весь он томился, жаждал каждой своей клеточкой возвращения привычного порядка.

Поэтому, работая этим утром, он то и дело посматривал на свои часы, удивляясь, что стрелки движутся так медленно. Несколько раз ему показалось, что часы на щитке вовсе остановились, остановились и часы на руке, и он поднимал руку к уху, чтобы лишь убедиться: тикают.

На стоянке на площади Восстания в машину сел чистенький розовенький старичок с красивой кожаной папочкой в руках.

“Профессор, наверное, — автоматически подумал Алексей, — денег, должно быть, гребет кучу. На чаевые сильно не раскошелится. Хорошо, если десять копеек накинет”. К пассажирам, дающим на чай сверх показаний счетчика, отношение у него было сложное. С одной стороны, он жаждал их, этих гривенников, двугривенных, а то и полтинников, с другой — чем больше ему давали, тем большее презрение испытывал он к этим людям, так легко расстававшимся с деньгами. Вообще испытывать презрение к людям было для него определенной привычкой, даже потребностью, ибо оно укрепляло в нем убеждение, что жить среди таких людей нужно именно так, как живет он: с умом, без всяких там глупых чувств.

Вчера, например, Монахов из их колонны всем рассказывал, аж слюни пускал от восторга, как вез какую-то старушку во Вторую Градскую больницу за сыном. Как выяснилось, старушка, на радостях, что сын выписывается, забыла деньги и страшно разволновалась, и как он, Монахов, сказал ей: “Ладно, мамаша, сын выздоровел — чего вас задерживать? Бог с ним, с полтинником”. Глупо. С одним — бог с ним, с другим- бог с ним, а сам где? Можно, конечно, поверить человеку, он же понимает, потом привезет, да еще, как правило, больше, чем должен был, но это “бог с ним”…

Старичок все время ему что-то говорил, и хотя обычно он охотно поддерживал разговоры с пассажирами: поговоришь вежливо — больше оставят, — сегодня он почему-то молчал.

Алексей остановил машину у здания Академии медицинских наук на Солянке и ждал, не выключая двигателя, пока пассажир пересчитывал на ладони монеты, выуженные из кармана толстого ратинового пальто. Так и есть, десять копеек. Профессор…

Пора было пробираться к отделению ОРУД ГАИ, и Алексей несколько раз отказывал пассажирам, пока не подобрал подходящего. Чего зря терять выручку? План есть план. И так, наверное, из-за этого вызова пятерки недосчитаешься…

Во дворе отделения стояла разбитая “Волга”. Передняя облицовка и фары были смяты и вдавлены, и перекошенная крышка капота приподнялась, словно автомобиль разинул рот в тягостном недоумении, не в состоянии до конца понять, что же все-таки с ним случилось.

Внутри в коридоре толпилась кучка людей, у всех в руках маленькие книжечки “Правил уличного движения”. “Пересдают нарушители… Лопухи!” — подумал Алексей и посмотрел на повестку, в какую комнату ему нужно было пройти. Он помнил, что указана была комната номер пять, но, как и всегда, он предпочитал лишний раз проверить, чтобы не ошибиться.

— Ну-ка скажи, друг, в каких случаях запрещается обгон? — проверяли друг друга в последний раз нарушители правил, вздыхали, нервно курили; полузакрыв глаза, что-то беззвучно шептали, повторяя незабываемую чеканную прозу “Правил”.

Теперь уже Алексей был абсолютно спокоен. И потому, что на стене висел стенд с фотографиями перевернувшихся машин, и потому, что слышал бормотание: “Обгон запрещается, когда…”, и потому, что все это не могло иметь к Строевому ровно никакого отношения.

— Разрешите? — спросил он, приоткрывая обитую дерматином дверь в комнату номер пять. — Тут у меня повестка…

— Фамилия? — деловито спросил невысокий майор, перелистывая какие-то бумаги.

“Орудовец, — торжествующе подумал Алексей. — Те, говорят, в форме не ходят”, — и почувствовал даже нечто вроде симпатии к этому человеку за столом.

— Ворскунов Алексей Иванович, — четко ответил Алексей, всем своим подтянутым видом и молодцеватостью показывая, что водитель он дисциплинированный и находится здесь по чистому недоразумению.

— Садитесь, товарищ Ворскунов, вот на этот стул, — сказал майор и внимательно посмотрел на Алексея, но не в глаза, а как бы слегка поверх, словно прическу его рассматривал, и Алексей машинально провел рукой по волосам.

— Это я смотрю, на улице холодно, около нуля, а вы с непокрытой головой. Простудиться можно, — наставительно сказал майор и улыбнулся.

— Фуражка в машине, — ответил Алексей. — Сидишь за баранкой целый день…

“Чудак, — усмехнулся про себя он. — Простудиться можно… Ишь ты, забота какая… А гонять человека без толку — это ничего”.

— Так, товарищ Ворскунов… Знаете, почему мы вас вызвали?

— Не знаю, товарищ майор. Голову ломаю.

— Так прямо и ломаете? Вы работаете на машине… — Майор назвал номер.

— Работаю.

— И не можете припомнить за последнее время ни одного нарушения правил уличного движения?

— Да нет, товарищ майор.

— Гм… И даже не помните, как… — майор скосил глаза на листок бумаги на столе, — восемнадцатого октября проехали у Никитских ворот на красный свет, создав аварийную обстановку, и не остановились по свистку инспектора?

Последние остатки сомнения улетучились у Алексея вместе с облегченным вздохом.

— Не могу помнить, товарищ майор, потому что в этот день не работал.