"Мир приключений-3". Компиляция. Книги 1-7
Шрифт:
— Вы видите меня, — я, старик, на колени готов пасть, чтоб матери привезти масла… Быть может завтра уже она будет там, где мы все будем. Последние вздохи ее земные я хочу облегчить… О, я вижу в вашем лице сострадание… Вижу! Катенька, — вы мне заверните маслица… Отвесьте фунтик…
— Вы — сын, — стояла на своем генеральша, — а я — мать.
— Madame la generale, — вы сами были дочерью когда-то. Станьте на мое место! Представьте, что оживите умирающие уста старушки. Старушка хорошего старого рода, всю жизнь сидела в пуху, и вдруг… Хотите, я на колени стану?
Он зашаркал ботинками
— Ах, нет, нет!
А Пелагея Павловна прибавила:
— Пожалуйста без представлениев!
Когда Повал-Заливников вышел из особняка, сунув полтинник зеленоглазой девице, у него из карманов рыжего пальто торчали две бутылки, а в левой руке болталось полтора фунта масла. Он шел и подпрыгивал.
— Вот дурёхи! вот дурёхи! — повторял он. — И на стене — озеро Комо висит. Почему Комо? И зачем ей рояль палисандрового дерева?
Он шел по тающему снегу, мимо парка к вокзалу, и все бормотал:
— Пусть она слупила сто тридцать — пусть! Пусть слупила! Ах, дуреха!
Он вытаскивал ноги из куч, напоминающих разрыхленный сахар, смотрел на ворон, перелетавших с березы на березу, на окаменелого мальчишку, сидевшего на каких-то мешках, что везла шершавая, ободраная, но сытая лошаденка, и ему было весело.
— Пусть! пусть! Вот я сегодня потру продал миниатюрку, что купил в Париже, в лавченке возле Биржи, в переулке. Чорт его знает, какой-то генерал молодой… Я уверил Кояловича — фамильная, мол, наша драгоценность… «Благословенный»… А почему «Благословенный»?
Он помахал свертком масла, остановившись на перекрестке.
— Это, — говорю, — писал Лаферьер. Коялович спрашивает: «кто такой Лаферьер»? — А я: «известный миниатюрист: родился в 1770 году, умер в 1819». — Так-таки сразу и выпалил. И отвалил восемьсот… А я заплатил пятнадцать франков…
Поезд стоял уныло, сумрачно. — Он Забирал пассажиров для Петербурга. Ехало мало. Вот прошел толстый Абрам Владимирович Пробка с женой — дебелой, еще молодой, недурненькой, в чудесных каракулях. Пробка подал Заливникову полтора пальца:
— И вы едете? Мы первого класса.
— Да, и я еду. Я тоже первого класса.
— Тогда седаем вместе. Покалякаем.
— А это что у вас торчит? — спросила Пробка, которую звали Людмилой Адамовной. — Молоко?
— Козье.
— Зачем же козье, когда есть коровье? — удивился Абрам Владимирович.
— Коровье, — почтеннейший Абрам Владимирович, — начало рыжее пальто, — в такой же пропорции стоит козьему, как серебро к золоту.
Пробка широко раскрыл напухшие красные веки.
— И ну, отчего бы это так? Коза, — она ничего такого из себя не представляет.
— Извините: анализ говорит, что элементы, наиболее необходимые нашему организму, заключаются именно в козьем
молоке.— Это какие же такие элементы? Вы не стесняясь можете говорить, потому что я химик, и все формулы понимаю.
— Самое здоровое и питательное — человечье молоко. Недаром природа назначила матерей — как лучших производителей для питания детей. Затем далее идет молоко ослиное и козье, — они наиболее приближаются к тому составу, что вырабатывается в человеческом организме. — А уж потом, на четвертом месте, стоит молока коровье.
— Перваго раза, что я слышу! Надо завести козу. Людмилочка, — купим козу? И будем пить козино молоко? — А? Что?
Лицо Пробки вдруг осветилось сиянием.
— А что, если нам нанять двух кормилиц? — заговорил он. — За хорошую ставку можно доставать здоровую бабу. И кормить ее можно, и молоком от нее пользоваться. А? Что?
Людмила Адамовна изобразила отвращение.
— Ну уж, merci! Сам пей, коли тебе не противно, а меня избавь! Я эту мерзость глотать не буду.
— Почему мерзость? От козы не мерзость, — а от здоровой, крепкой женщины — мерзость?
Он посмаковал губами. — Не в чистом виде, а так — кисельком, бланманже? Шоколад на нем сварить. У нас есть запасы шоколада…
Людмила Адамовна сделала вид, что затыкает уши.
— Прошу тебя перестать! Меня начинает мутить, и все во мне поднимается до самаго горла.
— Да, козье молоко теперь очень дорого, — скорбно клюя носом воздух, — начал Заливникоь.
— А вы почем покупали? — поинтересовался Абрам.
— По семьдесят.
По лицу Пробки пробежала тень.
— Хорошая цена! — сообразил он. Он погрузился в раздумье. Потом вдруг спросил:
— Может, вы одну бутылку переуступите?
Заливников потряс отрицательно головой.
— Я бы сто дал, — соблазнял Пробка, и вынул из бумажника длинную ленту новеньких двадцатирублевых этикеток… Не согласны? Не можете сделать такого одолжения для старого приятеля? Ну, Господь с вами!
— Хотите масла? Масла я продам… Дешево с вас возьму, — предложил Заливников.
— И чего мне масла! У нас у самих дома масла три пуда. А вот козино молоко, — это другого дело. Желаете сто двадцать?
— Двести давайте, — и то не возьму.
Пробка даже побледнел. Он спрятал бумажник в шубу и застегнулся.
— Как хотите! Я бы дал… сто двадцать…
Заливников потряс отрицательно головой.
— Не будем об этом больше говорить.
Они замолчали. Людмила отвалилась в угол и закрыла глаза, чтобы не видеть ненавистных горлышек бутылок. Только мокрые колеса глухо рычали под ними, да где-то далеко-далеко свистел сиплый гудок паровоза.
Они молчали. Как-будто ангел несогласия посеял между ними плевелы раздора. Вдруг Абрам наклонился к самому носу Заливникова.