Мир Стругацких. Рассвет и Полдень (сборник)

Ханна долгое время заснуть не могла, а когда, наконец, заснула, привиделся ей Трепач, который голосом Наставника говорил: «Не лезь в повсеместное разрыхление, девочка, не вмешивайся, и в заболачивание не вмешивайся, не твое это дело, совсем не твое, увидишь Одержание, стороной его обойди, и искоренение обойди, а то головы не сносишь».

Наутро Кулак сказал, что надо, шерсть на носу, поторапливаться. С полчаса невыспавшаяся Ханна бездумно брела за ним по тропе, а с болот наплывал плотный белесый туман, но потом он стал редеть, таять, а когда тропа запетляла вверх по склону холма, и вовсе сошел на нет.

– Как на вершину вскарабкаемся, так Гнилая деревня и будет, – бубнил на ходу Кулак. – Внизу она там, в распадке, поэтому плесень через нее, видать, и прошла, с холмов спустилась.

Он первым выбрался на вершину и вдруг, суетливо размахивая руками, попятился. Оступился на склоне, едва не сбив Ханну с ног, и лицо его скукожилось, скривилось, будто завяло, мелко задрожали губы, задергался на шее кадык.

– Пойдем отсюда, Чужачка, нечего нам тут делать, – зачастил Кулак. – Чего стоишь, шерсть на носу, уходить надо.

Ханна обогнула его и двинулась вверх по склону.

– Не ходи туда, Чужачка, – растерянно лепетал за спиной Кулак. – Не вздумай ходить, Чужачка, нельзя тебе туда ходить, сгинешь там, пропадешь.

Ханна достигла вершины и едва удержалась, чтобы не ахнуть от изумления. Никакой деревни в распадке не было, и самого распадка тоже не было, а было вместо него зажатое десятком холмов треугольное озеро. У ближнего берега гладкое, с серой водой, у дальнего завешенное густым лиловым туманом.

Медленно, опасливо Ханна стала спускаться. На полдороге к берегу оглянулась – Кулака видно не было. Ханну передернуло. Озеро как озеро, принялась уговаривать себя она, пытаясь унять дрожь. Всяко лучше, чем вчерашнее болото с гнилостным запахом и погаными звуками. Сейчас она спустится, прохладной водой ополоснет лицо, может быть, даже искупается наскоро.

Она присела на корточки на берегу, осторожно тронула воду и немедленно отдернула пальцы. Купаться здесь явно не следовало, вода была теплой, даже горячей, и не серой, как казалось с вершины холма, а скорее барвинковой. Ханна вгляделась: что-то было там, в десятке шагов от берега, что-то большое, угловатое и неровное. Она поднялась на ноги и вгляделась пристальнее. В воде был дом. Обычный деревенский дом, только с настежь распахнутой входной дверью, пустыми окнами и провалившейся крышей. Ханна перевела взгляд на покосившееся крыльцо и в страхе отпрянула. На нижней ступени, задрав бороду и распластав по сторонам руки, лежал утопленник. Ханна заозиралась. Вокруг было безлюдно, и лишь у дальнего берега в лиловом тумане что-то перемещалось, двигалось, но что именно, было не разглядеть.

Ханна механически шагнула вдоль берега раз, другой и увидела еще одного утопленника. Парнишку лет пятнадцати, тощего, с вытаращенными глазами. Она судорожно залепила ладонями рот, чтобы не заорать от страха, попятилась на ставших неверными, будто ватными ногах. Споткнулась, неловко упала, приложившись спиной о землю и не почувствовав боли. Какая же я дура, выругала себя Ханна. Набитая дура и идиотка. Ведь предупреждал Кулак, человек опытный, проживший в этом мире всю жизнь: «Не ходи туда, дура, пропадешь».

Опираясь на локти, она села, перевела дух и волевым усилием уняла страх. У дальнего берега по-прежнему что-то двигалось, из лилового марева то и дело вымахивали размытые мутные силуэты, торопливо перемещались и вновь ныряли в туман.

Стиснув зубы, Ханна зашагала туда, изо всех сил стараясь не думать о тех, кого скрывала под собой барвинковая озерная вода, и о том, почему они не ушли, не сбежали, не удрали отсюда опрометью, а покорно позволили себя утопить. Не думать не получалось. Даже не смотреть не получалось: превращенное в кладбище озеро словно приманивало, притягивало взгляд, и тогда Ханна, зажмурившись, побежала.

Она бежала вдоль берега, и клубящееся лиловое марево становилось все ближе, проступающие в нем силуэты все отчетливее, и вскоре стало уже ясно, что это люди и, вполне возможно, те самые люди, которые утопили деревню вместе с ее обитателями, а теперь за компанию утопят и нежелательную свидетельницу. Страх ушел, сменившись безрассудной, отчаянной злостью, и Ханна, все больше наливаясь, напитываясь этой злостью, достигла лилового марева и на его границе остановилась.

По склону холма энергично и споро передвигались женщины. Улыбчивые женщины в желтых накидках, с чистой кожей и ясными глазами. На Ханну они почему-то не обратили никакого внимания, лишь ближайшая, румяная, кровь с молоком брюнетка приветливо помахала рукой. С минуту Ханна ошарашенно наблюдала, как четыре женщины деловито и слаженно гонят вверх по склону холма стаю косолапых, уродливых животных, похожих на рогатых и зубастых свиней. Как спускается, выстроившись в линию, другая четверка, и как ложится, будто скошенная, перед нею трава. Ханна смотрела, и злость в ней истончалась, таяла, и вскоре никакой злости вообще не осталось, а вместо нее пришли радость и умиротворение, будто к путнику, после долгих скитаний вернувшемуся домой. А потом ее наконец заметили.

Сухопарая, подтянутая, с морщинистым лицом старуха и стройная, сероглазая и светловолосая девушка отделились от расправляющегося с травой квартета и двинулись к Ханне. В пяти шагах, приязненно улыбаясь, остановились.

– Приветствую тебя, подруга, – сказала старуха. – Ты воспитательница, должно быть? Тогда еще рано, воспитанницы пока не готовы.

– Постой, – девушка шагнула вперед, улыбка внезапно слетела с нее, будто ветром сдуло. – Она, кажется, не из наших. Ты кто? – каменея лицом, бросила девушка. – Зовут как?

– Ч-чужачка, – запинаясь, выдавила Ханна. – В-вернее…

Женщины переглянулись.

– Она из этих, – кивнув на озеро, заключила девушка. – Ночные работницы, видать, оплошали. Не волнуйся, милая, – вновь заулыбалась она. – Мы о тебе позаботимся, вымоем тебя, накормим, напоим. Не пугайся, все страшное уже позади.

– Что позади? – выдохнула Ханна. Чувство, что вернулась домой, покинуло ее, как не бывало. – Что именно у меня позади?

Пара переглянулась вновь.

– Дерзкая, – недовольно проворчала старуха. – И на деревенских дурочек не похожа. Взгляни, Мара, ямочка между ключицами у нее всего одна. Как у Оканы.

– Откуда ты? – пристально глядя Ханне в глаза, спросила Мара. – Может быть, с Белых скал? Отвечай, ну!

Ханна заставила себя мобилизоваться.

– Из Израиля, – выпалила она. – Что здесь произошло?

– Завираешься, – брезгливо поджала губы старуха. – Что надо, то и произошло. Или об Одержании в твоем этом, откуда ты там, не слыхали?

– Слыхали кое-что, – призналась Ханна. – Покойники под водой – это тоже Одержание?

Старуха не ответила, она теперь смотрела не на Ханну, а словно сквозь нее. Стремительно шагнула вперед светловолосая Мара, и Ханна почувствовала, как что-то тяжелое, плотное наваливается на плечи, обволакивает, пригибает к земле.

Ханна рванулась. Ребром ладони, как учил в Первом круге ладный и надежный, любивший и не уберегший ее парень, рубанула Мару по горлу. Крутанувшись на месте, ногой в живот достала старуху. Метнулась назад, увернулась от корявого, надвигающегося на нее мертвяка и размашисто, вкладывая в бег остатки сил, помчалась прочь.

* * *

Дерево было старым, толстым и ужасно ленивым. Оно терпеть не могло работать, как и большинство стариков, но Соня нашла с ним общий язык довольно быстро, так что оно позволило ей забраться наверх и устроиться в ветвях, хотя и ворчало не переставая, как ему тяжело и какое оно старое.