Мир тесен

Я обернулся, задыхаясь от ужаса…

В кухню вошел Лабрадорыч. Он был в армейской форме, с погонами майора, на узкой груди блестели орден Красной Звезды и медали, рыжеватые брови лохматились, бледные губы, одним уголком кверху, другим книзу, по-прежнему выражали желчный характер.

Мы обнялись.

— Тебя не узнать, Боря, — сказал Лабрадорыч своим гнусавым из-за вечных простуд голосом. — Бравый моряк Земсков. А это что? — Он уткнул нос в мои медали. — Медаль Ушакова? Очень красиво.

— Семен Александрович, — сказал я, — хоть с опозданием, но большое вам спасибо за маму… ну, за похороны…

— Оставь, — махнул он рукой. — Надо жить достойно. И умирать достойно. Ты знаешь, что у тебя могут отобрать квартиру?

— Да, и я очень вам благода…

— Перестань рассыпаться в спасибах, Боря. Срочно возьми справку в части, что ты на действующем флоте и имеешь право на бронирование квартиры, откуда был призван. Ты понял?

— Семен Александрович, мне теперь все равно. Отберут две комнаты, дадут одну, — какая разница?

— Ну-ну, — сказал он, странно поменяв положение уголков губ, будто прожевал нечто неудобоваримое. — Ну-ну.

Он зажег свой примус, поставил чайник и ушел к себе. И тут в кухню влетела Светка:

— Ой, а я боялась, что ты уйдешь!

— Сейчас докурю и уйду. Где ты была?

— Вот! — Она со смехом сунула мне под нос руки. — Маникюр сделала!

— Маникюр? — Я моргал, глядя на ее ногти, поблескивавшие розовым лаком. — Зачем тебе маникюр?

Она повела плечами, на миг прикрыв глаза, и выпалила:

— Ты же сделал мне предложение?

— Ну, сделал, — тупо ответил я.

— Так как же выходить замуж без маникюра?

— Светка… Погоди, ведь Владлена говорит… — Я запнулся, вдруг увидев ее сияющие под белокурыми кудрями глаза. — Так ты согласна?

Мы целовались в моей комнате, под географической картой обоих полушарий. Невыразимо нежны и податливы были Светкины губы. Мои руки все больше смелели.

Вдруг она выпрямилась, отбросив мои руки.

— Нет, Боря. Не надо. Не сегодня.

— Да какая разница? — пробормотал я. — Ты же теперь моя?

— Борька, я дура. Ты должен это знать. Я хочу, чтоб было по правилам.

Ладно, пусть будет по правилам. Надеюсь, мне дадут завтра с утра увольнительную, чтоб сходить в загс. А где загс? На Майорова? Ну, завтра в восемь — чтоб как штык… Раньше девяти не откроют? Чего они там чикаются? Война, а они спят до девяти, тоже еще…

— Хватит ворчать, — смеялась Светка.

— А я ворчун. Старый, нудный ворчун. Ты должна это знать.

Старший лейтенант Вьюгин, на днях прибывший в Питер, чтоб вступить в командование звеном новых катеров, сильно удивился, когда я предстал перед ним с просьбой отпустить утром в загс.

— Да ты что, тезка? — сказал он, держа на отлете руку с дымящейся трубкой. — Какая может быть сейчас женитьба?

— Так получилось, товарищ старший лейтенант. Мы так решили.

— Подожди хотя бы до конца кампании.

— Не могу ждать. — Я добавил, смущенно понизив голос: — Я ее люблю.

Вьюгин усмехнулся и сказал:

— Это, конечно, не мало. Поздравляю, Земсков. Скажи Немировскому, пусть выпишет увольнительную с семи до… до двадцати трех послезавтра. Свадьбу играть будешь?

— Я не думал…

— Ладно, ступай. И оставь Немировскому адрес.

Утренние трамваи были переполнены. Рельсы стонали под колесами: «Куда-а-а ты-ы?» Шипели, когда вагон замедлял ход: «Спешиш-ш-шь». Ну и пусть, мысленно отвечал я. Ну и спешу. Ну и что? Завидно, да?

Светка выглядела торжественно, на ней было знакомое мне шелковое синее платье в белый горошек и белый жакетик, топорщащийся от крахмала и любопытства. И я — тоже наглаженный, в свежем синем гюйсе, с позванивающими медалями Ушакова и «За оборону Ленинграда», в начищенных ботинках — взял притихшую Светку под руку и повел «к венцу».

За нами шла, сутулясь и украдкой вытирая слезы, Евдокия Михайловна. Владлена уехала на работу, к себе в Ленэнерго. Она решительно не одобряла нашей торопливости, ну и черт с ней.

В полуподвальной комнате загса серенькая как мышь старушенция (в туальденоровом платье, вспомнилось из «Двенадцати стульев») сделала аккуратную запись в толстой книге. Мы расписались. Старушка выдала нам брачное свидетельство и вдруг строго, без улыбки сказала:

— Поздравляю, молодые люди. Да хранит вас Бог. Странно сказала. Но я подумал, что Бог — в прежние, во всяком случае, времена — имел прямое отношение к заключению брака.

Весь этот августовский день, осиянный нежарким солнцем, мы куда-то ездили, то к Светке на работу в детскую больницу (она работала медсестрой, но сейчас была в отпуске по случаю сдачи экзаменов в мединститут) за какой-то справкой, то с Евдокией Михайловной к глазному врачу, и стояли в очереди за капустой, да-да, в тот день карточки отоваривали капустой. Помню, часа в три мы обедали, Евдокия Михайловна сварила гороховый суп. Потом у меня в комнате занимались биологией. Светка ужасно боялась этого экзамена. Мы проходили билет за билетом, роясь в учебниках и чьих-то чужих конспектах. Иногда я отрывал Светку от науки поцелуями, в надежде, что она вспомнит, что стала моей женой. Но она выскальзывала из объятий и торопилась к очередным билетам — мне это не нравилось.

Вдруг раздались звонки. Кто-то бесшабашно трезвонил у парадной двери. Я помчался по коридору, открыл — и отпрянул. На площадке стоял экипаж нашего катера, возглавляемый командиром звена Борисом Вьюгиным.

— Принимай гостей, — сказал он и с силой стиснул мне руку. — Поздравляю, тезка.

Сняв фуражку и склонив голову с безупречным пробором, он обратился к оробевшей Светке, тоже выскочившей в коридор, с церемонной речью:

— Разрешите от имени моряков Краснознаменного Балтийского флота поздравить вас с выхождением замуж за нашего боевого товарища.

Она и ахнуть не успела, как получила подарок — две плитки шоколада и флакон цветочного одеколона. Мне была вручена зажигалка в виде снарядика. И это еще не все: Дурандин и Дедков выставили на стол бутылку спирта, тушенку в золотистых банках, кирпич хлеба и — чудо из чудес! — кривой зеленый огурец в мелких пупырышках.

Светка сияла, помогая радостно всполошенной Евдокии Михайловне накрыть на стол. Владлена, подобрав обиженную губу, снисходительно улыбалась громоподобным, неуклюжим шуткам нашего боцмана. А когда расселись вокруг стола и электрический свет пал на Светкину белокурую голову, на погоны, ордена и медали, Вьюгин поднялся с рюмкой разведенного спирта и произнес еще одну речь. Он обращался к Светке; по его словам выходило, что она не ошиблась, выходя за меня, потому что я «надежный». Коротко он осветил мой «подвиг», припомнив из газеты фразу «превозмогая боль». Он вогнал меня в краску, но — не стану отпираться — было приятно. Светка под столом нашла мою руку и уколола своими наманикюренными ногтями: дескать, вот ты какой у меня… А Немировский добавил к словам Вьюгина, к характеристике новобрачного: