Мир тесен

— В надстройку! Там в салоне лазарет развернут!

И мы бегом пустились в надстройку, громкими криками — «Расступись!» — прокладывая себе дорогу. В коридоре надстройки горел тусклый свет, двери кают стояли настежь, всюду было полно людей, в одной каюте — мельком увидел я — стоя жрали, и я подумал: с ума, что ли, посходили?

Вот салон. Вдоль деревянных, под дуб, панелей на кожаных диванах лежали раненые. И на столах лежали, их обступили люди в белых халатах, шли операции. Пахло йодом, кровью. Один из врачей, немолодой, с густыми усами, указал нам на свободный диван. Мы переложили своего раненого с носилок на диван, под картину с безмятежной, залитой солнцем лесной поляной. Усатый доктор наклонился над ним. Мы с Сашкой принялись проталкиваться обратно. Навстречу несли раненых. Одного, воющего от боли, волочили под руки.

Откуда столько раненых? — подумал я.

Когда мы протолкались из надстройки на верхнюю палубу, я вдруг понял, что транспорт стоит без ходу. Тучи шли густо, цепляясь за мачты. А крен стал заметней. Но на воде мы пока держались, — если судно и тонуло, то очень медленно. Один из тральщиков качался неподалеку от «Сталина». Нас не бросят, подумал я, столько кораблей в караване — не может быть, чтоб нас оставили в беде.

У люка кормового трюма мы приняли на носилки очередного раненого — рыжеватого морячка с перебитой осколком ногой.

— Братцы, — сказал он почти весело, — несите осторожно, а то я качки не люблю.

— Не любишь качки, — проворчал Сашка, — так не шел бы в моряки.

— Что у вас в трюме случилось? — спросил я. — Откуда столько раненых?

— Ты взрыв слышал? — Морячок запрокинул голову, пытаясь посмотреть на меня. — А в трюме снаряды сдетонировали. Побило много народу. Вы сами откуда, братцы?

Вдруг он сморщился, глаза зажмурил, — наверно, почувствовал боль. Сгоряча, бывает, не почувствуешь, а потом… Диваны в салоне были все заняты, поток раненых прибывал, пришлось опустить рыжего морячка в углу на палубу, покрытую ковром; морячок обхватил раненую ногу и раскачивался с зажмуренными глазами, беззвучно матерясь. Я заметил круглые часы над дверью — они показывали двадцать минут третьего. Часы шли как ни в чем не бывало, это было странно, ведь время остановилось, когда прогремел первый взрыв…

Когда мы, с трудом пробившись в надстройку, принесли третьего раненого, салон был уже забит до отказа. Гангутские хирурги работали, склонясь над тремя столами. Молодцы какие, подумал я, вот же молодцы! Усатый доктор в резиновых перчатках оглянулся на вошедшего толстощекого командира, спросил отрывисто:

— Ну, что там?

— «Славный» берет нас на буксир. Спокойно работайте, Алексей Михайлыч.

— А мы что делаем? — проворчал доктор, вновь склоняясь над раненым на столе. — Вот свету мало. Вы можете сделать, чтоб свет прибавили?

Командир покачал головой:

— Свет аварийный. Ярче не будет.

Так нас берут на буксир! «Славный» — это один из двух эсминцев. Ясно, не бросят наш подорвавшийся транспорт тут, посреди залива! На душе полегчало. Если б можно было пробраться на бак, своими глазами посмотреть, как нас берут на буксир… Но разве проберешься сквозь густую толпу? Давешний старлей с узким лицом орал, требовал, чтобы перешли на правый борт, чтоб крен уменьшить. В гуле голосов тонул его бешеный крик.

Мелькнуло лицо Т. Т.

— Толя! — крикнул я. — Толя!

Он не услышал, я рванулся за ним, Сашка пробивался за мной.

— Толя! — я схватил Т. Т. за плечо и развернул к себе. — Нас берут на буксир!

— Я слышал, — кивнул Т. Т. Лицо у него было спокойное, с остановившимися, сонными глазами; он обеими руками держался за лямку своего противогаза.

— Куда ж ты идешь?

— Никуда. — Т. Т. смотрел словно бы сквозь меня.

— Толька, что с тобой? Где все наши?

— Не знаю.

— Иди с нами, — сказал я, — будешь помогать раненых класть на носилки.

Но, проталкиваясь к трюму, мы потеряли Т. Т. Разве в этой сутолоке продержишься вместе? Хорошо хоть, что нас с Сашкой связывали носилки. Мы перенесли в лазарет еще двух раненых. Один, лейтенант-пехотинец, порывался соскочить с носилок, не в себе был, что ли, с трудом мы его донесли.

Мы были здорово измучены. Выйдя из салона, не сговариваясь опустились на палубу, бросив вдоль стенки окровавленные носилки. Я нашарил в кармане шинели матерчатый кисет с махоркой. Но не успел закурить.

Долгий, жуткий, мучительный, прогремел четвертый за эту ночь взрыв. Транспорт и мы вместе с ним содрогнулись. Еще стонало железо, что-то громыхало, ломаясь и падая, а я уже знал, чуял: минное поле, на которое мы нарвались, не хочет отпускать свою жертву. Страшен был этот взрыв, отозвавшийся вспышкой ужаса, резко усилившимся гулом голосов, топотом ног в коридорах.

Мы пошли к дверям, ведущим на спардек, но пройти не удалось: густела толпа, у выхода была давка. Вдруг Сашка схватил меня за руку и потянул в пустую каюту с раскрытой дверью. Тут были две пары коек, одна над другой, столик с брошенным противогазом, несколько вещмешков и коричневый чемодан, перетянутый ремнями. В углу стояли два карабина. Сашка протянул руку к одному, сказал тихо-спокойно:

— Давай застрелимся, Борька.

Лицо у него было белое и глаза белые; черт знает, что он уже видел своими белыми глазами. Я отбросил его руку, протянутую к винтовке.

— Ты что, Сашка? Зачем?

— Не хочу рыб кормить.

— Ты что? — крикнул я, пугаясь его спокойствия. — Очумел? Нас спасут!

Он смотрел на меня пустыми и тусклыми, как эта каюта, глазами. Я схватил его за ремень и потащил в коридор.

— Нет, — бормотал я, — не выйдет у тебя… чего захотел… Мы вклинились в толпу у дверей. Надо было непременно выбраться наружу. Где-то должны ведь быть шлюпки… спасательные круги, наконец… Не тонуть же в этом проклятом тусклом коридоре…

Время не двигалось. Толпа у дверей не рассасывалась. Неподвижен был этот мир, погруженный в декабрь, в ночь, в отчаяние.

— Я знаю другой выход! — крикнул кто-то. — Айда за мной!

Побежали куда-то. И мы с Сашкой припустили за человеком, знавшим, где выход, — шустрым малым с нашивками старшины первой статьи. Мы спустились по какому-то трапу, потом по другому, свернули в полутемный коридор; тут резко пахнуло холодом, сыростью, из люка, к которому вывел коридор, вылезал человек в бушлате и грязной тельняшке, с масляными пятнами на лбу и щеках.

— Вода, — сказал он, мутно глядя на нас. — Кругом вода. Междудонные затоплены…

— Тут не пройдем, — сказал шустрый старшина и помчался обратно.

Черт знает, сколько времени мы плутали по бесконечным коридорам. Подымались и опускались по трапам, ломились в запертые, задраенные двери и люки. Бежали мимо раскрытых кают. В одной каюте несколько человек, стоя вокруг столика, жрали консервы, — кажется, я уже видел однажды этих сумасшедших… или они приснились мне? Все, что происходило тут, было как в дурном сне.