Мир всем вам

Чеченец спокойно болтает ногой и даже не следит за словами:

— …С пленными нормально обращались. Их не трогали почти. Где-то били, но в других отрядах. У нас такие в ямах сидели. Иногда делать что-нибудь помогали. Они нищие — с них и взять нечего, кроме работы. Все солдаты, призвали недавно… Сбегал один, но мы не нашли. Сильно не переживали, еще добудем. А ушел он вряд ли, район-то весь наш — чеченский. Русские не ходят. Кто-то наверно поймал, себе забрал, а может и убил…

— Давно из дома ушел? — обрывает его откровения опер.

— Два года, — вновь улыбается чеченец. — Не жалею, что попался. Надоело. Отдохну у вас…

Я собираюсь заснять мерзкое это лицо.

— Садись рядом! — подмигивает радостно он. — С ваххабитом сфотографируешься!

Я открываю "мыльницу".

— Нет, — поднимает он руки к лицу. — Один не буду…

…Мой ровесник. Замученный голодом, зараженный болезнями, хилый, что можно одним ударом бросить на землю. На такого не глянет женщина, его побрезгует вызвать на драку мужчина. А ведь этот, заросший грязными волосами скелет, убивает людей. Всех, на кого ему покажут пальцем. И не себе подобных убожеств с походными гастритами, с простудными радикулитами. Убивает сильных, высоких, здоровых — кого бы в другое время побоялся даже оскорбить за спиной.

Я бросаю в стол ненужный фотоаппарат.

— Ты, чего в горы подался? За местью?

Боевик пожимает плечами:

— Разве за всех отомстишь?.. Деньги нужны были. Война — тоже работа. И работа лучшая, чем на кого-то гнуть спину… Но всё равно мало платили, перебои были с зарплатой. Мне не хватало. Да и другие жаловались. Я думал, всё не так будет… Ребята говорили, мол, не туда пришли. Надо было к тем, кто заложниками торгует. У этих всегда деньги…

— Значит, тоже не туда пришел?

— Куда пришел, туда и пришел, — усмехается чечен. — Мне заложники не нужны. Там долго никто не живет. Ни заложники, ни хозяева.

— Многие тут поют, заставили, мол… А, ты, что ответишь? — негромко продолжает опер допрос.

— Меня не заставляли. Говорили: давай, мол, тоже иди. Но не заставляли. Могли, конечно, но это лишнее. С такими, кто под угрозами, много не навоюешь. Там, в отрядах, это тоже понимают. А деньги лучше любой мести привязывают…Вы ведь тоже здесь не бесплатно? — совсем путает небо и землю бандит.

Ему, сидящему сейчас с улыбкой на губах, привыкшему мерить деньгами весь мир, не приходит в голову, что есть вещи, которые не продаются. Что у нас тоже есть Родина, есть собственный дом, ради которых мы здесь. И, не дождавшись ответа на свой вопрос, он думает, что загнал нас в тупик.

— Ты, что такой радостный? — теряет терпение опер. — Ответить за всё не боишься?

— Не боюсь. За всё отвечу, — смотрит прямо в глаза боевик.

— Что тебе будет-то, знаешь?

— Ничего не будет, — уже расслабляется он. — Отпустят скоро…

— Куда отпустят? — включаю я дурачка.

— Куда всех: в СБ, — повернувшись к окну, совсем уходит из-под нашей власти чеченец. — Точно говорю, — лениво зевает он.

В кабинете словно остановилось время. Не скрипят под ногами полы, не тревожатся на стенах тени. Тишина, будто в целом мире в живых только я, два опера и боевик…Мы сидим неподвижно, уставившись в пол. У порога валяется сломанная пополам сигарета; один из оперов так и не смог прикурить. На столе брошена замызганная синяя ручка; давно ничего не записывает другой. Слишком много слов позволил себе бандит.

Но он уже понял. Медленно, отворачиваясь от окна, чеченец выпрямляет худющую желтую шею. Вдавив пальцы в скамью, он настороженно водит по нам глазами. Слышно, как сбилось его дыхание.

…Я ухожу в город и только к вечеру возвращаюсь в отдел. У крыльца, сидя на корточках, докуривает опер, ведущий допрос.

Я киваю в сторону кабинета:

— Всё улыбается?

— Перестал, — встает на ноги опер. — Два раза в умывальник водили… Сейчас еще поведем.

…Приходит ночь, а со мной поссорились сны. "Здесь что-то не так, в этой войне, — лежа в кровати, думаю я. — Она началась не с голоса Левитана, идет не по военным учебникам, и кончится не парадом у Мавзолея. Здесь все смешалось, свои и чужие… Они свободно переходят из лагеря в лагерь, и не преданны ни одному из них. Им легко помутить деньгами умы, они ничего не чувствуют, делая самое чёрное дело. Славяне идут наниматься к чеченцам, чеченцы хотят служить у славян… Чего-то не хватает в этой войне, чтобы расставить всё по местам. Где-то недоглядели те, кто ее развязал.

Вот и сегодняшний пленный ни во что не ставит свой плен. Был здесь один до него: "Оружия не положу! Расстреливайте — не исправите. Отпустите — дальше воевать буду" — достойные мужчины слова. А этот?!.. Рад, что поймали, решил у нас отдохнуть…

Наверно, у каждой войны должна быть идея. Потому что без нее не бывает победы. Потому что с ней не бегут "отдыхать" в чужие окопы солдаты. И человеку легче идти на смерть во имя какого-то идеала. За "светлое будущее", "за Родину", "за Сталина", "во имя интернационального долга". Так было в Гражданскую, в Отечественную, в Афганскую. Солдат должен знать, что за словами "Никто не забыт! Ничто не забыто!" будет стоять и его имя. И это не важно, дойдет ли он до Берлина, оставит ли за собой Кабул или же протянет ноги в первом бою. "Их подвиг бессмертен!" — вот главные слова для каждой войны. "Белые" потеряли идею и не взяли Москвы. Непобедимый немецкий рейх оказался слаб перед теми, кто защищал свою землю. Оболгали Интернационал, и незачем стало воевать с душманами.

Правы были чеченцы, что, готовясь к войне, наперед оружия подняли идею. И она счастливо служила им от обороны Грозного до торжества Хасавюрта. Ведь не даром давились хлебом все местные Геббельсы, одним только словом поднимавшие на ноги всю Чечню. И мятежный предгорный юг, и хладнокровный равнинный север. Это позже, когда ушли, разгромленные не в поле, но в штабах, наши армии, рухнула, как подкошенная, и идея чеченской независимости. Растаяли за горизонтом вражеские эшелоны, и никто не вспомнил, за что же воевали чеченцы. За свободу или за рабство…А ведь она была на самом деле, их, купленная за доллары идея. Светила ярче яркого солнца. И целые семьи шли умирать совсем не за продажных своих правителей, а именно за свободу. Другое дело, сколько правды и сколько лжи было в этой идее. И сколько пядей во лбу нужно было добавить каждому, чтобы их различить…Но прошел угар Хасавюрта и вслед за ним сгинули все идеалы. Потому что никто не стал свободнее и независимее. Никто из чеченцев не увидел "светлого будущего", за которое легли под танки его брат или отец. Только нужда, только голод, только война…Уже не за идею шли воевать в Дагестан. За добычей, за триумфом, за властью. И шли уже не чеченцы, бандиты. Хотели разорить чужой дом, а рассыпали свой. Потому что зашаталась вся Чечня от ответного удара. Не та Чечня 94-го — 96-го, где против нас стоял и север, и юг. Другая Чечня, бандитская, ваххабитская. Та, где уже никто не поднялся ни за какую свободу.

Чеченцы выиграли первую войну. Не долларами. Все-таки не долларами. Ведь и босые, и голодные — все торопились в бой. Выиграли духом. Их идея легко задавила нашу. Они сражались "за Отечество", мы за "наведение конституционного порядка". За летчика Дудаева шли гораздо охотнее умирать, чем за алкоголика Ельцина, пусть и Главнокомандующего.

Но ничего не ясно с этой войной. Здесь нет идеи. Ни у одной из сторон. Чеченцы её потеряли, а мы не приобрели. А солдат без идеи — не солдат. Ведь страшно жить, если не за что умирать. Нам бы поучится у чеченцев. Нам бы прислушаться, что они там говорят, нам бы заново перечитать их лозунги и листовки, что даже женщин ставили в ополчение…Кстати, кто-нибудь знает, что написано у них на могилах? Какие слова и о чем? Кто-то вообще этим интересовался?.. И я задумался только сейчас. Без сомнения, не "при выполнении служебно-боевых задач", как пишут в наших похоронках. Наверняка есть слова о вере, свободе, отечестве. А у нас?.. Ничего. Разве что тот же "конституционный порядок"…

Пока мы не станем умирать идею: за веру, за свободу, отечество — не видать нам никакого успеха в войне. Потому что только эти святые слова и ведут к настоящей победе. А мы забыли, когда слышали их в последний раз. Кажется, при живом Гитлере, а может, Наполеоне…

Нужна идея! Как воздух, как под ногами земля! Иначе нам никогда не очистить Кавказ, не освободить наш поэтический Иерусалим. Иначе он обречен, наш многолетний крестовый поход…"

Вот на что навел меня ночью пленный бандит. С какой невероятной тайны сорвал он заплесневевшие печати времени. И я, слушавший его меньше всех, расслышал побольше других. Боевик поведал мне одному, что победа рождается в сердце, а не в бою. И я услышал его рассказ сквозь несколько стен…

"Значит, на отдых собрался… — с досадой думаю я. — А если поговорить с операми?.. Прямо сейчас, пока не кончилась ночь. Побег. Пуля вдогонку… Нет. Не согласятся… А будут не против, найдутся какие-нибудь свидетели…"

…Лето четвертого года. Куда ты побежало из Грозного? По какой улице проходит твоя дорога, и какую найти преграду, чтобы тебя задержать?

Постой, лето! Здесь так холодно, в этом городе. Здесь так мерзнет живое сердце. А теперь и ты уносишь тепло. Кто же споет нам в засадах, когда уйдут из садов соловьи? Как мы уснем на голой земле, когда ее промочат дожди?