Мир всем

В Колпино наши дочери вышли замуж и подарили восемь внуков! Восемь! Когда я думаю о них, сердце готово петь от радости, и я молюсь, чтобы их судьбы сложились пусть трудно, но достойно и честно, и главное, чтобы они не принимали сиюминутные беды за жизненный крах, потому что несчастья частенько бывают ключиком, отворяющим двери к настоящему, а не выдуманному счастью.

Кинотеатр «Заря» на проспекте Ленина снова стал церковью Вознесения Господня, и мы всей семьёй крестили там своего первого правнука.

— Ты понимаешь, ведь это не просто так, — шепнул мне Марк, перед тем как мы переступили порог церкви, — в последний день перед её закрытием тут крестили меня, а в первую неделю после открытия мы крестим правнука!

Во время крещения Марк взял меня за руку. Я смотрела на наскоро оштукатуренные стены, ещё не покрытые росписями, на щербатый пол, помнивший шаги родителей Марка, и в моих мыслях всплыли непреходящие слова о вечности бытия: Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои [9] .

9

Эккл. 1:6.

Моя подруга Раечка стала геологом и осталась жить на Алтае. Её муж и сыновья тоже геологи, а внук учится в военном училище и планирует в будущем стать генералом.

Мы с Раей часто пишем друг другу письма, а недавно она попросила меня съездить на Новодевичье кладбище и прислать фотографию памятника Христа с могилы генеральши Вершининой. Наверное, кладбища имеют свойство запечатывать время в своих склепах, приостанавливая его бег. Кружа в воздухе, крупные хлопья снега мягко ложились под ноги, устилая дорожки белым пухом. На белом полотне снега тёмные стены склепов казались воротами в тайну за семью печатями. Печальный безголовый ангел склонил мраморное колено, оплакивая участь мёртвых.

К могиле Вершининой пролегала натоптанная дорожка, по которой навстречу шли две женщины. Несколько десятилетий назад у подножия памятника так же горели свечи и лежала охапка ярких бумажных цветов, и бронзовый Иисус под гранитным крестом всё так же спокойно стоял, опустив взор долу.

Тишина кружила над кладбищем, подобно метели, наполняя душу покоем и воспоминаниями. Я положила на холодный гранит букет алых гвоздик. Я не знала, где могилы мамы и бабушки, поэтому сказала им отсюда, уверенная, что они расслышат:

— Мама, бабуся, я помню о вас и верю, что вы сейчас видите меня. И знайте, что отца я простила и не жалею ни о чём.

Слёзы непрошено потекли по щекам. Я их не вытирала, чувствуя незримое присутствие моих дорогих людей. Хотя мне больше семидесяти лет и я давно старше мамы с бабусей, я навсегда осталась для них ребёнком, которого надо учить и оберегать.

Память воскресила запах бабусиных духов и её слова, сказанные мне на выпускном балу в педагогическом техникуме:

— Теперь ты не имеешь права раскисать. Ты не просто учительница, ты — Первая учительница, которая обязана учеников любить, учить и жалеть. Да, да, жалеть, потому что жалость — это не охи и вздохи, а возможность вытолкнуть себя из привычного уюта, протянуть руку и помочь.

— Бабуся, я тебя не подвела. Я всю жизнь проработала в школе. Мои дети разлетелись по всей стране, и я знаю, что в каждом из них есть частичка моей души. Я старалась, чтобы они выросли добрыми и умными, чтобы умели жалеть и прощать. И ещё, я всегда молюсь о мире.

Снегопад прекратился, высвечивая небо узкой полосой холодной синевы. Сфотографировав памятник в нескольких ракурсах, я неспешно повернула назад, в сторону куполов Казанской церкви. Монастырь недавно возвратили верующим, и он ещё стоял в запустении, но службы уже велись. Выход с кладбища выводил сразу к церкви. Чтобы войти в притвор, мне пришлось отстоять маленькую очередь. Хотя внутри народу было густо, пространство казалось наполненным солнцем и воздухом. Плыл мягкий запах воска и ладана, горели свечи, пламенными каплями отражаясь на красках икон. Молодой батюшка в светлой ризе поднял руку, призывая ко вниманию, и провозгласил то, что составляет главную суть человеческой жизни:

— Вонмем! Мир всем!