Мир

Так и ехали, рассматривая пейзажи, слушая поневоле краткие объяснения Лихи, который явно готовился проводить экскурсию по другим местам города и не всегда мог рассказать о мелькающих за коном интересных зданиях. И любовались чистым, зеленым городом.

Автомобили на дорогах присутствовали и в довольно больших количествах, но для создания пробок трафик был маловат. Поразило Тома наличие практически на каждой улице трамвайных путей. Оказалось, трамваи и метро составляют основу общественного транспорта, позволяя добраться до любой точки города. Причем все города в Союзе, как пояснил Лихи, строятся именно вдоль трамвайных и железнодорожных путей, такими своеобразными лентами.

— И представляют собой неудобную мишень для ядерного оружия, — неожиданно для экскурсовода подвел итог Том. — Готов поставить двадцатку против дайма, что «ленты» протянуты так, чтобы ущерб от взрывов был минимальным.

— Вы правы, сэр, — подтянулся, словно услышав приказ, Лихи. — Наши военные атташе сделали точно такой же вывод.

— Том, вечно ты со своими армейскими штуками, — не выдержала молчавшая до того Эммануэль. — Больше поговорить не о чем, что ли…

В машине воцарилось неловкое молчание, которое прервал своим очередным рассказом Лихи.

Проехав под рассказы Джорджа по Звенигородскому шоссе, они наконец-то добрались до Соснового Бора и дачи, арендуемой посольством. За высоким деревянным забором скрывалось несколько одноэтажных задний из бруса, имитирующих деревенскую застройку. Рядом с главным зданием Том заметил оборудованную площадку для барбекю и пару деревянных столов со скамейками.

Лихи передал приехавших местному управляющему, а заодно сторожу, заведующему хозяйством и прочее, и прочее — немолодому американцу Альберту Новицки и распрощался. Кроме завхоза, как оказалось, сейчас на даче в качестве дополнительной охраны находились двое морпехов из взвода охраны посольства.

При этом известии, паранойя Тома, до того работавшая в режиме капитана Смоллета[1], взвыла сиреной боевой тревоги. Поэтому, едва устроившись в отведенной комнате, Томпсон оставил Эмми наводить порядок, а сам позвал Лиззи и Джона «осмотреть территорию». Прогуливаясь под внимательным взглядом одного из морпехов, они зашли за угол главного дома и остановились. Пока Джон прикуривал сигарету, Том сделал рукой знак «внимание» и пояснил:

— Похоже, нас будут убивать.

— При попытке похищения, — кивнула, соглашаясь, Лиззи.

— Когда поняли? — спросил, задымив, Джон.

— Поняла, когда вместо гостиницы повезли сюда, — ответила Лиззи

— Тоже. И морпехи, — кратко пояснил Том. Они неторопливо свернули за следующий угол дома. Никого посторонних видно не было. Том приказал — Приготовьте все из укладки номер пять. Лиззи — на тебе Эмми и сын. Будешь в их комнате в резерве. Джон — с Джеком у себя, наготове… А здесь красивая местность, — заметив появившегося завхоза, продолжил Том.

Новицки пригласил всех на легкий ужин…

Том сидел у себя в комнате, прислонившись спиной к кровати и неторопливо, патрон за патроном, заряжал третий магазин к «Кольту». Надо же как-то убивать время в ожидании. А такой способ, как проверка и снаряжение магазинов он с фронтовой юности считал лучшим. Тем более в темноте и на ощупь, к тому же стараясь не выдать себя случайным шумом, это становится нетривиальной задачей и отвлекает от печальных размышлений. Например, стоило ли брать с собой семью. Или о том, кто стоит за очередной попыткой отправить его на тот свет и не связаны ли с заказчиками и исполнителями еще и здешние «ястребы». Есть такие, если подумать, желающие «дойти до Ганга» и «умереть в боях, чтоб от Японии до Англии сияла[2]» коммунистическая страна. И неважно, что исходом такой войны может стать гибель всей человеческой цивилизации, неважно, что СССР может проиграть, неважны людские потери. Главное — «никаких уступок буржуазии». Что не мешает с той же буржуазией договариваться по тактическим вопросам против оппонентов.

Пока у власти находятся прагматики вроде Машерова, Романова и прочих «сталинистов». Но «ленинское крыло», как они себя на называли в пятидесятые (когда хотели перехватить власть после смерти Сталина) существует и по-прежнему пытается войти во власть. Хотя КГБ изрядно проредила их ряды по пятьдесят восьмой пункт (троцкизм). Той самой пятьдесят восьмой, которую в Союзе никто не отменял. С точки зрения Тома — правильно сделали. Так что недовольные, если они и были, вынуждены были маскироваться. Поэтому информации к размышлению у Томпсона оказалось маловато, намного меньше сведений о возможных американских вдохновителях.

Поэтому он переключился с неактуальных размышлений на думы о своей жизни и семье. Эмми и Айвен… то, что подарила ему судьба и что он ни за что не хотел бы потерять. В это время в голову Тома вдруг неожиданно приходит мысль, что вся его жизнь с «того» момента превратилась в сплошной вестерн. Где он играет главную роль ганфайтера, лихо или не очень лихо, расправляясь со своими соперниками и преодолевая непрерывно возникающие на пути трудности. Только теперь ему этого совершенно не хотелось, а хотелось простой и спокойной жизни вместе с семьей. Стараясь не думать об этом, Томпсон попытался вспомнить подробности из жизни Пискунова и, впервые внимательно всматриваясь в сохранившиеся воспоминания, неожиданно обнаружил несколько «точек бифуркации». Да, оказывается были и Толика моменты, когда его жизнь могла превратится в аналог нынешней жизни Тома. Начиная с предложений прапорщика Мимоходова и особиста части капитана Мазура, до встречи с однокашником Мишей Плоткиным. Получается, что он и «тогда» мог быть и офицером армии или КГБ, или даже успешным коммерсантом. Не смог или не захотел, просто потому что жизнь и так была сравнительно спокойная и его самого все устраивало. И сейчас, если бы не умения его «второго я», жизнь и карьера Тома Томпсона скорее всего закончилась бы в том самом отеле.

Размышления Тома прервал донесшийся из полуоткрытой форточки звук, который он сразу узнал. Кто-то подъехал, как раз в то самое время, когда спать хочется больше всего и которое моряки называют «собачьей вахтой». Том аккуратно, чтобы не стукнуть лишний раз, положил третий магазин на заранее приготовленный стул. И застыл, готовый в любую минуту стрелять, двигаться и бить, при необходимости, всем что попадется под руку. Вспомнив, как говорил старый приятель его деда, такой же старый и сморщенный дед, запомнившийся пятном ожога на щеке: «Снаряд еще полметра до танка не долетел, а я, старый сталинский танкист, уже в канаве».

«Ничего, десантники-парашютисты и призраки АНБ тоже кое-что умеют», — успел подумать Томпсон, когда донеслись приглушенные звуки, напоминающие шум открытия бутылок с шампанским и падение чего-то мягкого, но тяжелого, на пол. Тихонько приоткрылась дверь в соседнюю комнату. Судя по силуэту, отразившемуся в лунном свете на полу, Лиззи решила прислушаться к происходящему. Но дверь столь же быстро прикрылась, видимо Чикконе тоже засекла демаскирующую ее картинку. Почти одновременно за дверью комнаты кто-то отчетливо потопал, заставив Тома насторожиться. Но тут же он успокоился, гость начал негромко насвистывать мелодию. «Кровь на стропах», неофициальный гимн парашютистов, — узнал Том. — Свои».

Он осторожно стукнул запасным магазином о пистолет. Потом еще раз. На третий дверь открылась и в комнату заглянул ясно различимый в свете Луны Джек.

— Готово, сэр. Двое морпехов, шофер и этот… «третий секретарь». Двоих КИА, один тяжело ранен, один — легко. Так как их было больше, применили оружие на поражение, — отрапортовал он, просочившись в комнату.

— Кто жив?

— «Секретарша» и один из морпехов — злобно ощерился Рейвен. — Но секретарь долго не проживет — тяжелый.

— Тогда пошли — допросим, — приказал Том. И вышел вслед за Джеком. Пистолет, кстати, из рук не выпускал, причем снятый с предохранителя. Паранойя иногда очень продляет жизнь.