Мирабо: Несвершившаяся судьба
Шрифт:
Его как будто ждали, зал уже был полон; Дюпор с трибуны заявил:
— Все кончено, господа, мы больше не хозяева; сегодня утром мы уступили Национальному собранию; принятые здесь решения не обрели форму закона. Мирабо, знающий все наши секреты, предал нас: он ратовал за свободу.
Увидев входящего депутата от Экса, действующий председатель Национального собрания прервал свою речь и спросил у присутствующих:
— Как смеет он сидеть среди нас?
Затем, продолжив свое обвинение, Дюпор громко заявил:
— Сомневаться в этом невозможно, но самые опасные наши враги здесь, и глава их коалиции — господин де Мирабо.
Мирабо молча слушал; он поднялся на трибуну, как только Дюпор с нее
Виконт де Ноайль попытался было возразить; Мирабо властно заставил его замолчать.
Тогда заговорил Александр де Ламет. Единственный раз за всю свою жизнь этот посредственный оратор поднялся над собой:
— Господин де Мирабо, нас не тридцать; нас здесь сто пятьдесят, и нас не разобщить, — сто пятьдесят депутатов-якобинцев, составляющих силу этого общества в Национальном собрании. Когда вы таким образом указали на мятежников, я ни слова не возразил; я позволил вам говорить, ведь важно было узнать вас. Если хоть кто-нибудь здесь не разглядел вашего коварства, пусть опровергнет меня!
Со всех концов зала послышалось: «Нет!» — и Александр Ламет заключил:
— Для скромных депутатов патриотизм — религия, и им достаточно, чтобы Небо увидело их усердие. Они не менее ценны для отечества; остается только молить Бога, чтобы вы столь же хорошо служили ему вашими речами, как они — своим молчанием!
Под этим напором Мирабо обливался жарким потом, словно «в Гефсиманском саду, перед чашей страданий», как напишет Камилл Демулен. Однако он не смолчал:
— Возможно, за неимением настоящих провинностей, мне хотят приписать мнимые? Я привык служить неблагодарным.
Собираясь выйти из зала и бросая вызов Дюпору, Ламетам, Робеспьеру, Мирабо выкрикнул:
— Я тоже народ, и я тоже все для него сделаю! Поэтому я останусь с вами вплоть до остракизма!
Напрасная мольба! Разрыв состоялся; неловкое письмо Дюкенуа, заклеймившее «невыносимый деспотизм Ламетов», окончательно сплотило якобинцев против Мирабо. Тот лишь пожал плечами. Через неделю ему должно было исполниться сорок два года; в таком возрасте еще вся жизнь впереди, можно рассчитывать на любую карьеру, даже если тебя преследует якобинская свора.
Увы! Мирабо оставалось прожить всего месяц…
Кто бы мог поверить, что его судьба окажется столь ужасно краткой? Скоро она оборвется, так и не свершившись.
Политическую деятельность Мирабо в марте 1791 года словно подстегивала борьба с якобинцами. Разве он не завоевал себе полную свободу? И отныне, служа единственно делу монархии, не шел прямо к своему идеалу?
К сожалению, надо отметить, что уверенность в достижении своей цели выразилась прежде всего в попытке более полно обеспечить себя с финансовой стороны. 2 марта Лапорт, интендант цивильного листа, сообщил Людовику XVI, что «просьбы г-на де Мирабо совершенно ясны, он хочет постоянного дохода либо в виде пожизненной ренты, выплачиваемой из государственной казны, либо в виде недвижимости; количества доходов он не устанавливает».
Не устанавливал он и пределов своей преданности. Хорошо осведомленным наблюдателям казалось, что эта преданность приносила действенные результаты. «Если особа монарха полностью в руках Лафайета, то правительство, похоже, быстро переходит в руки Мирабо», — писал 4 марта 1791 года английский посол. Прав ли он был? Ответ на этот вопрос останется тайной Истории: чтобы его получить, не хватило времени.
В последние недели жизни Мирабо вел лихорадочную деятельность; он не менее одиннадцати раз выступил в Национальном собрании между заседанием 28 февраля в клубе
якобинцев и своей последней речью о шахтах 27 марта. Личный кабинет трибуна работал с полной отдачей. Он составил речи, которые Мирабо так и не успел произнести.3 марта он поднялся на трибуну с предложением назначить пожизненную ренту неимущим старикам.
— Я бы охотно назвал экономику вторым покровителем человеческого рода; природа сохраняется благодаря воспроизводству и разрушается через наслаждения, — заявил он довольно странным образом. Существенно опережая свое время, он призвал установить обязательные отчисления из заработка для образования пенсионного фонда.
Этот первый набросок социального страхования вызвал досадный инцидент. Чтобы убедить своих коллег, Мирабо предложил в качестве примера взять из государственной казны средства на пятидневное содержание каждого депутата и выпустить на них тысячу двести акций для тысячи двухсот бедных семей. Тогда поднялся Робеспьер; он резко выступил против предложения Мирабо и яростно заявил:
— Люди, работающие для народа, должны получать плату от него же, иначе вскоре им начнут платить другие.
«Неподкупный» отвечал продажному, и его устами якобинцы подтверждали, что не сложат оружия. Однако Мирабо продолжил борьбу, хоть и не без примеси скептицизма, жестоким образом преподанного ему жизнью. Двор не возражал против его недавних просьб о деньгах; но верил ли двор в него? Похоже, что нет. В начале марта 1791 года Мария-Антуанетта писала Мерси-Аржанто: «Я думаю, что г-н де Мирабо может быть полезен, однако нисколько не доверяю ему ни в чем». А ведь обычно не так говорят о человеке, которому собираются доверить роль первого министра, пусть даже неофициально.
Мог ли Мирабо сохранить свою политическую власть после того, как ему с трибуны бросили обвинение в продажности? В то время как осуществление плана явно буксовало, Мирабо, уже скомпрометировавший себя в глазах левых из-за своей позиции по отношению к эмиграции, твердо выступил в поддержку общественного порядка, отстаивал право собственности, выказал себя поборником королевской власти; он призывал раздавать бесплатный суп, вынести на повестку дня дебаты о наследстве, защищал не принесшего присягу кюре…
21 марта 1791 года он поставил вопрос о праве собственности на шахты: принадлежат ли недра владельцу земли или государству, которое могло бы ими располагать, сдавая в концессию?
Этот вопрос поднимал несколькими годами ранее маршал де Кастр по поводу шахт Гран-Комб — тогда это вылилось в масштабный гражданский процесс.
Сегодня заинтересованное лицо — граф Ламарк, состояние которого по большей части складывалось из концессии на шахты Анзена.
Первый, чисто технический, доклад был подготовлен Пелленком: содержавшиеся в нем подробности о расходах, связанных с инвестициями, необходимыми для восстановления шахт, сильно поразили Собрание, однако, за неимением времени, продолжение дебатов перенесли.
Существовали другие, более неотложные дела. 22 марта Мирабо выразил порицание военному министру Дюпортайлю; он требовал объяснений по поводу слабости пограничных войск на востоке.
Было ли целью этого выступления, согласно Плану, лишить уважения министра, от которого хотели избавиться? Возможно. Было ли его тайной целью доставить Булье необходимые подкрепления, чтобы подготовить бегство короля? Эта версия, выглядящая более правдоподобной, тотчас была принята якобинской прессой, которая стала сыпать злонамеренными предположениями по поводу возможного перемещения войск в направлении восточной границы. Мирабо, вовлеченный в борьбу за интересы королевской власти, как будто не придавал значения этим инсинуациям. Его уже захватила другая борьба; она началась 22 марта с доклада Туре по поводу законопроекта о регентстве.