Мирабо: Несвершившаяся судьба

Какое-то время следовало придерживаться политики, которая вернет депутату от Экса все былые возможности. В качестве тайного советника двора ему следовало продолжать — осторожно, как никогда, — направлять короля на верный путь. Как популярный оратор, к которому прислушивались, Мирабо считал себя обязанным «возобновить работу» в Национальном собрании, даже если ему придется порой отстаивать идеи демократического характера; что же касалось войск, то от руководства ими было необходимо отстранить Лафайета.

Последний вопрос был рассмотрен в первую очередь; здесь не обошлось без личных чувств. Национальной гвардии требовалось противопоставить другую силу, на преданность которой можно было бы полностью положиться в случае мятежа.

Именно этому была посвящена шестнадцатая записка для двора от 13 августа 1790 года с блестящим вступлением: «Четверо врагов наступают ускоренным шагом: налоги, банкротство, армия, зима», а суть, состоящая в реорганизации армии для предупреждения гражданской войны, обычно упускается.

Ядром будущих вооруженных сил Мирабо с замечательным предвидением предложил сделать швейцарские полки — те самые, которые 10 августа 1792 года погибнут за уже проигранное дело. Возглавить эти войска, в надежности которых не должно было быть никаких сомнений, должен верный человек. Мирабо назвал его, не колеблясь: им станет граф де Ламарк, «самый верный и самый замечательный военачальник, какой только у вас есть… Он покинет вас лишь на эшафоте».

Ламарк, узнав об этом предложении, запротестовал:

— Либо наступят такие беспорядки, что придется обнажить шпагу, и тогда у меня будет выбор, либо не наступят, и в таком случае я предпочитаю не поступать на службу.

Слово «эшафот» взволновало королеву; справившись с волнением, она высокомерно написала Мерси-Аржанто, что эта фраза показалась ей «весьма неуместной», и заключила так: «Честно говоря, этот план безумен от начала и до конца, только интересы г-на де Ламарка соблюдены».

Хотя Мирабо и не удалось сделать Ламарка вторым Лафайетом, своим подручным, события подтвердили, что он был прав: в гарнизоне Нанси начались бунты, и, что примечательно, порядок был восстановлен генералом, доблесть и преданность которого первым отметил Мирабо, — маркизом де Булье. Людовик XVI уже не забудет это имя; на данный момент то был единственный результат «записок для двора».

Поэтому Мирабо совершенно логичным образом возобновил борьбу в Национальном собрании, тем более что одна из обсуждавшихся тем позволяла повести атаку на Неккера с самой уязвимой стороны — финансовой.

В последний год проблемы бюджета связывались с вопросом о духовенстве. Когда займы августа 1789 года постиг печальный финал, Национальное собрание решило выпустить платежные сертификаты под обеспечение церковной собственности. Как хороший специалист, Неккер потребовал банковских гарантий; по идеологическим причинам Национальное собрание три месяца препятствовало реализации планов министра финансов.

Только в начале 1790 года была выпущена первая партия в четыреста миллионов «ассигнаций». Подобный кредит заполнил бы брешь, образованную двумя-тремя годами обычного дефицита. Таким образом, казна могла бы быстро наполниться, однако этого не произошло, поскольку налоги собрать не удалось. В августе 1790 года четыреста миллионов уже были поглощены, и пришлось предусмотреть новую эмиссию, чтобы наполнить государственную кассу.

Выдающиеся финансисты, такие как Кондорсе и Лавуазье, забили тревогу в связи с неразумным печатанием бумажных денег. Дюпон де Немур поддержал их, опубликовав очень умную брошюру под заглавием «Воздействие ассигнаций на цены на хлеб, написано другом народа»; в этом сочинении разбирались будущие отрицательные последствия инфляции и возвещался неизбежный и неконтролируемый рост цен на продукты питания.

Неккер, разделявший точку зрения экономистов, отказался от новой эмиссии банкнот. Мирабо, довольно сведущий в финансах (в свое время он подверг критике эмиссии Учетной кассы), повел наступление на Неккера 27 августа. Его весьма посредственная речь была составлена Рейбазом, в ней содержались размытые нападки на дефицит; он обвинял Неккера в косности и объявлял его совершенно неспособным успешно осуществить новую эмиссию.

Однако, опасаясь критики со стороны специалистов, Мирабо воздержался от того, чтобы расхваливать ассигнации. В «записках для двора» он даже соглашается с тем, что предполагаемая эмиссия преследовала политические цели и заключала в себе финансовые риски.

Хотя речь Мирабо и была безосновательной, он все же добился желаемого результата: отказавшись дать разрешение на новую эмиссию бумажных денег, Неккер подал в отставку.

Министр финансов оставил 2 миллиона ливров — половину своего состояния — в качестве гарантии государственной казне, однако его уход прошел без блеска. Неблагодарные и забывчивые французы не выказали уважения к государственному деятелю, которого боготворили тринадцать месяцев тому назад. Карету Неккера остановили в Арси-сюр-Об, и бывшему первому министру пришлось взывать к великодушию Национального собрания, чтобы ему разрешили продолжить свой путь в замок Коппе.

С исчезновением Неккера Мирабо получил все карты в руки; поэтому 27 сентября он вышел на трибуну, чтобы произнести новую речь о финансах. Общественность многого ожидала от этого выступления; уже месяц все только и говорили, что о новой эмиссии бумажных денег, высказываясь «за» или «против», в зависимости от того, доверяли Мирабо или нет.

Речь, которую он произнес, самая длинная и, возможно, наименее удачная из всех, имела, однако, далекоидущие последствия; она позволила Революции продолжиться.

Мирабо провел различие между плохой инфляцией и хорошей: плохая — это инфляция, как у американцев, из-за которой во время войны за независимость доллар упал до одной сороковой своей стоимости в золотом эквиваленте; причиной такого краха послужило то, что используемый тогда залог был иллюзорным, он ограничивался словами и доверием к государству. Совсем иначе будет с бумажными деньгами, гарантированными плодородными землями Франции и неистощимыми богатствами ее духовенства. Отказавшись выставить на продажу государственное имущество, Неккер усомнился во Франции. Мирабо мог с легким сердцем нападать на своего побежденного врага, придавая вес себе самому:

— Осмелиться быть великим, уметь быть справедливым — только такой ценой можно сделаться законодателем.

Как ни прискорбно, Национальное собрание проголосовало за то, чтобы напечатать эту посредственную речь, благодаря чему Мирабо частично отвоевал свою популярность.

Открылось ли посвященным всё значение аргументов Мирабо, какое они получат впоследствии? Историки, подчеркивавшие такую цитату из речи: «Выгода, разумеется, связывает эгоистов через их частную собственность с собственностью государства, с успехом революции», справедливо заключили, что в решении, принятом Собранием после речи Мирабо, Революция нашла принцип преемственности: отныне у нее был способ обеспечить свое финансирование.