Мираж черной пустыни

Мона постоянно возвращалась мыслями к тому дню, когда было совершено нападение на миссию. Она вновь и вновь вспоминала, как они с Дэвидом держались за руки, как он прижимал ее к себе, вспоминала его упругое тело, ощущения, которые она испытывала в его крепких объятиях. В тот момент, когда они стояли в своем ненадежном укрытии под навесом, она подняла на него глаза и увидела в них отражение своей собственной безнадежной страсти. На какую-то почти неуловимую долю секунды он еще крепче сжал ее в своих объятиях, их тела будто слились в одно целое, а потом они отпрянули друг от друга и бросились бежать.

Она вновь и вновь переживала тот момент, она была буквально одержима им, но не так, как это обычно бывает у влюбленных, которые с нежностью лелеют ценные мгновения, проведенные наедине с любимым. Ее обуревал страх. Мона смертельно боялась той губительной черты, к которой они с Дэвидом подошли. В прежние времена они просто стали бы объектом всеобщего презрения, от них отвернулись бы семьи и друзья. Но теперь, когда в стране орудовали эти кошмарные May May, когда взаимная ненависть приобрела чудовищный размах, когда страной правили паника, террор и подозрительность, Мона знала, что их любовь была чистой воды самоубийством.

Она должна была побороть в себе эту любовь. Ради спасения собственной жизни. И ради спасения Дэвида.

Сегодня утром в деревне около Мер группа ополченцев под предлогом облавы на сообщника May May ворвалась в дом чернокожего торговца, женатого на европейке. Бандиты в форме пытали мужчину, изнасиловали его белую жену и затем убили обоих.

— Я помогу тебе запереть дом, — сказал Дэвид, когда они вошли в гостиную. — Пора отправлять прислугу по домам.

Это было гнуснейшее нововведение. По всей Центральной провинции — на ранчо Дональдов, в доме Грейс, в Белладу — белые поселенцы на закате запирали свои дома на все замки, выставив перед этим чернокожих слуг за дверь, и впускали их обратно лишь утром.

— Соломон уже столько лет работает в моей семье, — запротестовала Мона, когда окружной комиссар начал настаивать на том, чтобы она выполняла это требование. — Он не причинит мне никакого вреда!

— Прошу прощения, леди Мона, но если его вынудят принять клятву, вы больше не будете с ним в безопасности. До тех пор, пока мы не обнаружим May May, организующего в округе принятие клятвы, вам придется всех своих слуг считать потенциально опасными.

Затем Джеффри установил на ее веранде сирену и две сигнальные ракеты — одну у входа в кухню, вторую у входной двери. Если их поджечь, они взлетят высоко в воздух и там разорвутся, так что их будет видно на холме Оллсоп Хилл в Найэри, где в башне, построенной сикхом по имени Вир Сингх, был устроен круглосуточный пост, укомплектованный солдатами Азиатского полка.

Несмотря на то что многие европейцы покидали свои фермы и перебирались в относительно безопасный Найроби, а некоторые вообще бросали свои дома и бежали в Англию, самые упрямые все же оставались на своей земле, полные решимости не сдаваться. С помощью сирен, сигнальных ракет, регулярного воздушного патрулирования на аэропланах и вертолетах поселенцы пытались выстоять в этой борьбе.

Соломон оставил для нее ужин в кухне. Мона пожелала спокойной ночи слугам и заперла за ними дверь. Вооружившись фонариком, Дэвид поднялся на второй этаж, обошел весь дом, проверяя, заперты ли окна и двери, не прячется ли кто на балконах и верандах. Завершив обход, он вернулся на кухню и собрался уходить.

У двери он немного задержался и оглянулся на Мону.

— Мне очень страшно, — тихо сказала она.

— Я знаю.

— На улице уже темно. И твой коттедж слишком далеко отсюда. Вдруг May May поджидают тебя там, в темноте…

— У меня нет выбора, Мона. Я должен идти. Комендантский час уже начался. Я должен торопиться.

— Дэвид, подожди. — Она вытащила из кармана бумажку. — Я нашла это сегодня утром в почтовом ящике.

Он прочел записку. В ней было всего два слова: «Любовница ниггера».

— Кто мог это сделать? — спросил он, бросая взгляд на занавешенное окно, за которым их поджидала беспросветная, таящая в себе опасность ночь. Никогда в жизни Мона не забудет эту страшную картину: миссис Лэнгли, пронзенная копьем, бегущий отец Витторио в полыхающей сутане, его страшные крики, и Дэвид, падающий под ударами May May.

— Боюсь, Мона, мы с тобой оказались в уникальной ситуации, — хмуро произнес Дэвид. — Каждая из враждующих сторон ненавидит нас обоих, мы стали врагами для всех. Мы попали с тобой в ловушку, оказались в самом центре событий, в которых мы не виноваты и которые мы не в состоянии изменить.

У Моны перехватило дыхание. Дэвид подошел на опасно близкое расстояние к тому невысказанному, что затаилось между ними. В последние две недели они упорно трудились бок о бок в поместье, выкапывая погибшие кофейные деревья, высаживая новые саженцы, почти не разговаривая, за исключением вопросов, касающихся исключительно фермы, а перед заходом солнца расходились по своим домам. Все это время они существовали будто в каком-то вакууме, в отдельном мире, в котором никто не слышал ни о каких May May, где не было места ни для ненависти, ни для любви. Но в этот день им пришлось всерьез заняться финансовыми проблемами поместья, они увлеклись работой и не заметили, что комендантский час уже наступил.

Теперь они оказались в ловушке. Ночь схватила их в свои тиски.

Мона догадывалась, кто мог написать эту записку. Она подозревала сына одного из поселенцев, сорвиголову по имени Брайан, которого как-то уже арестовывали за то, что он издевался над одним из своих чернокожих пастухов. Брайан продел бечевку сквозь отверстия в мочках ушей несчастного и пустил свою лошадь галопом, держа при этом другой конец бечевки в руках, так что бедняге пришлось бежать за ним изо всех сил.

— Как такое могло случиться, Дэвид? — прошептала она. — Что мы такого сделали, чем заслужили?

Он долго смотрел на нее, глаза его были печальны. Он взялся за ручку двери.

— Не уходи, — сказала она.

— Я должен.

— Снаружи тебя могут подстерегать May May. Или белый молодчик, жаждущий мщения.

— Я не могу остаться.

— Почему? Здесь ты в безопасности.

Он покачал головой:

— Ты прекрасно знаешь почему, Мона. — Он говорил так тихо, что голос его был едва слышен на фоне шелеста дождя. — Одно дело — быть с тобой при дневном свете, когда кругом люди, когда много работы, но совершенно другое — остаться с тобой наедине ночью.

Она, не отрываясь, смотрела на него. Сердце ее бешено колотилось.

— Мона, — сказал он напряженным голосом, — нам никогда не суждено быть вместе. Если бы мы жили с тобой в другом месте, в другое время, среди других людей, в обществе, где царило бы понимание и терпимость… Но мы-то с тобой здесь, в Кении, в самом центре позорной межрасовой войны. Мы должны удержаться от этого последнего шага, после которого у нас уже не будет дороги назад, после которого мы уже никогда не сможем смыть с себя пятно позора и чувствовать себя в безопасности.