мирьо
Шрифт:
Я засунул конверт в задний карман и прикрыл его подолом футболки, помахал остальным и поплелся к себе в комнату. Закрыл дверь, запер ее и повалился на кровать с письмом на груди. Открыл его, прочитал. Мне пришлось прочитать его дважды, прежде чем я окончательно понял, о чем оно.
Билли Харпер. Свидание. Первый поцелуй.
У меня закружилась голова.
Билли Харпер. Свидание. Первый поцелуй.
Я сказал бабушке, что мы с Эвер были просто друзьями, что просто переписывались. Это все, что было. Год назад, в лагере, какое-то время мы провели вместе. Мы обменялись несколькими письмами. Тогда почему я чувствовал, что меня предали? Почему, зная то, что Эвер ходила на свидание, целовала парня, а я чувствовал себя так, как будто потерял кого-то?
Я не должен был
На столике у кровати у меня был блокнот. Я потянулся, схватил его, открыл на чистой странице и начал писать. Я не обдумывал, просто писал.
* * *
Эвер,
Похоже, что у твоей сестренки какие-то проблемы с самоуважением. Думаешь, это связано с тем, что вы потеряли мать? Хотел бы я помочь тебе с этим. Просто не знаю. Все мы должны находить утешение в том, кто мы есть как личности. Я многого не знаю, но это знаю. Она не может быть тобой, а ты не можешь быть ей. Ей нужно жить своей жизнью и быть тем, кем ей предназначено быть.
У меня нет братьев или сестер, но я думаю, что эта зависть, про которую ты писала в прошлом письме, довольно распространена. Если у нее есть проблемы с самоуважением, это может выражаться в том, что она завидует из-за того парня. Может, ей кажется, что у нее никогда не будет того, что есть у тебя, потому что ей не нравится то, как она выглядит? Я просто парень, ладно? Очевидно, что я не психолог, а вы двое — девчонки, и ни один парень не может полностью понять девчонку. Но и я внесу свои два цента в эту тему.
До Вайоминга я добрался отлично. Мне нужно было уехать от папы. Он... с ним не все в порядке. Мне тяжело наблюдать за этим, и нужно было уехать от этого подальше. По правде говоря, чем дольше я нахожусь тут, тем больше мне не хочется уезжать. И, знаешь, кроме школы, меня практически ничего не держит в Детройте, но я могу перейти в другую. В Каспере есть старшая школа. Может, я останусь тут. Мне здесь нравится. Здесь спокойно. Дед уважает меня как работника, и с каждым днем на мне все больше ответственности, и с дядей Джерри тоже круто. Бабушка... это бабушка. Спокойная, уверенная, и всегда печет печенья и пирожки. У нее всегда есть кофе и горячая еда, когда мы возвращаемся с ранчо. И она многое понимает. Она знает, когда я расстроен даже тогда, когда не знает дед.
Что касается твоего вопроса об идентичности, думаю, у тебя уникальный взгляд на вещи. Очевидно, что я никогда не сталкивался с той же проблемой, что и ты, потому что я — единственный ребенок в семье. Но... кто знает, кто я? Я не знаю, как на это ответить. Определяет ли, кто я, то, кто мои родители? Вернее, определяло, потому что мама умерла, а папа... ушел. То есть, они взрастили меня, привили мне свои верования и ценности, дали свою ДНК и генетику, которая дала мне мои таланты и то, как я выгляжу? Но еще я продукт общества, верно? Я хочу сказать, сегодняшнее общество отличается от того, в котором жили наши родители, а структура и состав этого общества — очень важный фактор, который влияет на то, кто мы есть, верно? Но ничто из этого не говорит, кто я. Я Кейден Коннор Монро, сын Эйдана и Дженис. Я художник. Думаю, еще я и ковбой. Но кто я еще? Что я? Я не знаю, и даже не знаю, как начать отвечать на этот вопрос.
Здесь я не ребенок. В смысле, в Вайоминге. Думаю, что я больше не ребенок. Смерть мамы заставила меня повзрослеть. И поездка в Вайоминг тоже повлияла. Конечно, это была всего лишь поездка на машине, но каким-то образом то, что я сам принял это решение и сам его осуществил, стерло последние остатки моего детства. От меня ожидают, что я буду просыпаться на рассвете вместе с дедом, дядей Джерри, с Беном, Мигелем, Райли и другими рабочими на ферме. От меня ожидают, что я не буду жалеть сил, и пока становлюсь старше, на меня как на внука деда возлагают все больше ответственности. Я работаю от восхода до заката, семь дней в неделю. А в какие-то дни — и до рассвета, и после заката. Вообще-то, я только что вернулся домой после того, как двадцать часов проскакал на лошади вдоль всего забора по периметру ранчо деда, чинил поломки и ловил некоторых сбежавших лошадей. Я говорю буквально, когда говорю двадцать часов без остановки. Мы начали в четыре утра, а сейчас больше двух часов ночи, и мы только что приехали. Пока я пишу письмо, на мне надеты ботинки, но я так устал, что слова плавают на странице. Буду удивлен, если письмо вообще удастся прочитать. Но, если честно, я не возражаю против работы. Это занимает меня, отвлекает от мыслей про маму и папу.
Кейден.
* * *
Я ничего не сказал про Билли Харпера, про свидание или поцелуй. Я бы и не стал. Это не мое дело. Мое дело было ухаживать за лошадьми, пасти их. Мое дело — школа. Рисование. Выживание. Эвер Элиот и то, с кем она ходила на свидание и с кем целовалась, было не моим делом. Она была просто моим другом по переписке.
Я положил письмо в конверт и запечатал его, а потом уснул.
Следующие несколько недель пролетели быстро. Я получил ответное письмо от Эвер, но оно было коротким и как будто пустым. Она рассказывала о своем последнем проекте, о том, что пыталась воссоздать картину Моне, мазок за мазком, в точности все цвета. В ответ я написал, на что похож обычный день работника на ранчо. Она не упоминала о Билли Харпере, а я и не спрашивал.
Недели становились месяцами, и вот уже приближалось начало нового учебного года. Мне надо было решить, возвращаться ли в Мичиган.
— Ты возвращаешься, Кейд, — сказал дед, когда я спросил его, что он думает. Ты не бросишь школу, тут нахрен никаких споров.
— Да нет же, дед. Я думал, что два последних года доучусь в Каспере. Тогда я смогу помогать и по утрам и вечерам, а не только летом.
— А-а. Ну, думаю, тебе лучше поговорить об этом с твоим папашей. Ты знаешь, что тебе здесь рады, и, если честно, буду рад, если ты будешь помогать круглый год, как только ты закончишь школу.
— Папе все равно.
Дед нахмурился.
— Он все еще твой отец, Кейден Коннор Монро, а ты еще не взрослый. Ты все еще должен уважать его, спрашивать, говорить, что думаешь.
Я вздохнул.
— Знаю. Я просто… Я не хочу возвращаться. Я… волнуюсь, что ему стало хуже. Он ни разу не позвонил. Не написал. Ничего. Пройдут годы, и он станет заходить пару раз в неделю, чтобы спросить, как дела.
Дед покачал головой.
— Знаю, сын, знаю. Но ты должен постараться. Я отправлю тебя туда на самолете, и если ты захочешь переехать, то помогу тебе. Я могу освободить максимум две недели. Если дойдет до этого, мы наймем грузовик и увезем тебя оттуда.
— Дед, мне нечего перевозить. В этом доме ничто больше не имеет для меня значение. Там только кровать и пустой шкаф для одежды. Все свои вещи, которые имеют для меня значение, я привез с собой.
Дед купил мне билет в один конец до Мичигана. Пока самолет садился, я позвонил папе со взлетной полосы, и он согласился забрать меня. Голос у него был таким же, как и раньше: равнодушным, апатичным. Когда полтора часа спустя он приехал, я увидел, что отец похудел еще больше, чем когда я видел его в последний раз. Его впалые глаза выглядели усталыми. Он не брился, и даже прическа, за которой он обычно внимательно следил, стала неаккуратной: волосы, обычно коротко подстриженные, торчали седеющими прядями.
Я пытался не смотреть на него, пока мы ехали домой. Я больше не знал, где был дом. Раньше это был дом в Фармингтоне, где я вырос. Но теперь… ранчо стало больше похоже на дом.
Когда мы заехали на подъездную дорожку, он выключил мотор, но не стал выходить из машины. Он просто сидел, положив руки на руль, уставившись в лобовое стекло, ни на чем не сфокусировавшись. Может, видел что-то, чего не видел я.
— Папа?
Он вздрогнул и посмотрел на меня.
— Да?
— Ты в порядке?