Мировой кризис: Общая теория глобализации

В России же государство практически всегда в той или иной степени было «врагом народа», причем врагом, абсолютно, на самом глубинном культурном уровне чуждым этому народу.

Прекрасно если и не сознавая, то ощущая это, российское государство держало свой народ «на коротком поводке», при необходимости искусно направляя его не находившую утоления ярость на своих противников (как внешних, так и внутренних). Когда же это государство ослабло, изумленный мир увидел, что русские точно так же, как они до этого рвали внешних врагов, разорвали свое собственное государство, а с ним - и свою собственную страну.

Несмотря на бахвальство отставных ЦРУшников и крепких задним умом экспертов, мир убежден - и совершенно правильно - что СССР, вторую, а по многим показателям и первую сверхдержаву мира уничтожили сами русские. И, сделав из этого вполне естественные выводы, представители Запада подсознательно воспринимают их как «ходячую катастрофу», чудовищных терминаторов, органически не способных ни на что, кроме разрушения, способных при сосредоточении в достаточном количестве уничтожить любую цивилизацию, - в том числе и современных развитых стран.

Так непонимание из-за культурных различий и страх перед неизвестным дополняется страхом перед вполне понятной угрозой насилия и разрушения, являющимся наследником впечатанного на генетическом уровне испуга перед СССР. Этот страх усиливается даже не анализом, а простым восприятием катастрофических событий, произошедших в России после распада Советского Союза.

Помимо прямой враждебности к государству, агрессивная реакция общества на его ослабление была вызвана еще и четким ощущением, что экономика СССР лишается скрепляющих ее элементов и вот-вот рухнет, превратившись в описанное в предыдущем параграфе трофейное пространство.

С этого момента всякие усилия по развитию народного хозяйства потеряли смысл. Единственным экономически оправданным видом деятельности стал захват трофея и его вывоз в безопасное место (в роли которого выступали развитые страны). И в этом отношении самыми большими иностранцами в России показали себя сами русские - в силу как более четкого понимания ситуации, так и, безусловно, меньшей цивилизованности. Таким образом, как и во время Великой Октябрьской революции, русские не только сами разрушили, но еще и сами разграбили свою страну.

Если вернуться к приведенному в прошлом параграфе примеру с медведем, иностранцы занимались (и занимаются до сих пор) относительно рутинным и цивилизованным дележом его шкуры, в то время как «новые русские» вырезали у живого еще зверя почку и понеслись с ней в парижские рестораны, совершенно не интересуясь последствиями своей деятельности.

В самом деле: раз России, традиционно осознаваемой через лютое государство, больше нет, надо вывезти из образовавшегося трофейного пространства все, что только можно. Как провидчески говорил кот Бегемот у Булгакова по поводу своего мародерства на пожаре: «Бросился в огонь - спас селедку. Потом бросился еще раз - спас халат». (И вывез он, обратите внимание, все это спасенное имущество в конце концов не куда-нибудь под Калугу, а именно в развитые страны!)

Таким образом, русские не просто угробили исторически враждебное им их же собственное государство - вместе с этим государством они разорвали и свою собственную страну.

И проблема отношения к русским со стороны цивилизованного мира весьма схожа с проблемой отношения к отцеубийце. Даже если папа был плохой, сильно пил и бил маму, и даже если ясно, что убившего его сына по тем или иным причинам не посадят в тюрьму, - с ним можно общаться, его даже можно пожалеть, но никто и никогда не захочет выдать замуж за отцеубийцу свою дочку. Не только из брезгливости, но и из простого чувства самосохранения: свекру довольно странно рассчитывать, что его в случае чего пожалеет человек, только что убивший своего собственного отца.

Отношение представителей развитых стран к русским во многом определяется тем простым фактом, что все мы, жители бывшего СССР, только что (в историческом аспекте 12 лет - это «только что») совершили на глазах всего мира чудовищное злодеяние. Мы с небывалой яростью и остервенением разорвали на части и уничтожили если и не процветавшую к тому времени, то все же вполне благополучную страну - вдобавок ко всему еще и свою собственную.

И поэтому сегодня мы можем сколь угодно долго и энергично порицать американцев, в течение трех месяцев абсолютно неспровоцированно уничтожавших цветущую европейскую Югославию, а затем обрушившихся на Ирак. После того, что мы сами сделали со своей собственной Родиной, наше праведное негодование выглядит несколько странным. Американцев, в конце концов, можно понять - в отличие от нас, они стирали с лица земли все-таки чужие страны.

Когда же демократические пропагандисты пытаются объяснять Западу, что уничтожали-де мы не Родину-мать, а коммунистическую заразу, они загоняют себя в простейший логический тупик. Ведь когда кто-то побеждает врага, то после победы и освобождения занимается восстановлением нормальной жизни, нормального хозяйства. И если допустить, что смысл разрушения СССР заключался в победе россиян над коммунистами (хотя те не свалились с Марса или из ЦРУ, а были теми же самыми россиянами), то после освобождения своего дома в нем было бы логично провести генеральную уборку, а затем начать понемногу, по словам романтика Солженицына, «обустраивать» свою землю.

Так делали прибалты, так поступали восточноевропейцы и многие бывшие социалистические страны Азии. Однако не нужно было жить в России последние 12 лет, чтобы понять, что эта идиллическая картинка и близко не лежала к реалиям проведенных реформ. Как реформаторы всех мастей, так и широкие массы брошенных в рынок граждан относились к доставшейся им стране примерно с той же заботой и конструктивностью, что и герои романа Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев» - к произведениям мастера Гамбса.

Изложенное сформировало простое и по-человечески понятное восприятие русских на Западе: это люди, которые ни с того ни с сего убили своих родителей (действительно, не слишком симпатичных и даже порой опасных, но все же…), разграбили собственный дом, своими руками запалили его и, все в крови и копоти, заявились с только что украденными узлами в гости к своим соседям, заявив, что последние тысячу лет мечтали исключительно об интеграции и взаимовыгодном сотрудничестве.

Надо оценить западную политкорректность - за редкими исключениями нас не спускают с лестницы. С нами не поступают так, как поступило бы в аналогичной ситуации большинство русских читателей этой книги. Но, черт возьми, это не значит, что нам стоит обижаться на подозрения, что мы стучимся в благополучный дом только для того, чтобы еще раз убить хозяев, украсть что можно и спалить остальное, после чего снова пойти дальше!

И не надо, оправдываясь, кивать на Горбачева с Ельциным - свою историю последних 15 лет мы делали сами, по глупости или корысти, точно так же, как наши предки сами делали Октябрьскую революцию, коллективизацию и сталинский террор. Ну, правда, и доведшего страну до ручки «святого» царя свергали, и Гитлера побеждали, и запускали Гагарина в космос, и отпускали полмира на волю (шаг неэффективный и невыгодный, но честный и благородный) тоже, понятно, не «засланные казачки».

Однако понимание последнего факта может быть лишь слабым утешением. Для развитых стран понимание описанного все еще остается причиной страха, въевшегося в поры даже самых благополучных обществ.