Миры Филипа Фармера. Т. 6. В тела свои разбросанные вернитесь. Сказочный пароход
Шрифт:
Он еще немного потрепался, а потом задал Фрайгейту множество вопросов о судьбе своих современников и об истории послевоенной Германии.
— Если бы у вас, американцев, была хоть толика политического разума, вы бы должны были объявить войну России, как только мы капитулировали. Мы бы стали вместе с вами бороться с большевиками, и мы бы их разгромили.
Фрайгейт не ответил. Потом Геринг рассказал несколько «смешных» — жутко глупых историй. Потом попросил Бёртона рассказать о том, что тот пережил до того, как воскрес в долине.
Бёртон удивился. Узнал ли Геринг об этом от Казза, или среди рабов есть осведомитель?
Он подробно рассказал обо всем, что произошло с того мгновения, как он открыл глаза и оказался там, где парили тела людей, до того момента, как человек, сидевший в воздушном каноэ, нацелил на него металлическую трубку.
— У инопланетянина, Моната,
Монат, правда, настаивает на первой теории. Он не верит в путешествия во времени — даже в самых ограниченных пределах.
Монат считает, что существа «X» хранили эти записи. Как именно — этого он не знает. Но эта планета была придумана и переделана для нас. Очевидно, это огромный Мир Реки. Во время нашего путешествия вверх по Реке мы говорили с десятками людей, рассказы которых не оставляют сомнений в том, что они попали на нынешнее место жительства из разных частей Земли. Один был жителем Северного полушария, из высоких широт, другой — из Южного. Если соединить вместе их описания, создается картина планеты, преобразованной в одну, непрерывно изгибающуюся речную долину.
Некоторые люди, с которыми мы разговаривали, были тут убиты или погибли от несчастных случаев и снова воскресли в тех краях, по которым пролегал маршрут нашего путешествия. Монат говорит, что записи о воскресших людях до сих пор существуют. И как только один из нас снова умирает, это регистрируется, а потом запись где-то — может быть, под поверхностью этой планеты — проигрывается в устройствах, преобразующих энергию в материю. Тела были воспроизведены такими, какими были в момент смерти, а потом в них были введены омолаживающие средства. Может быть, это происходило в той самой камере, где я очнулся. Потом снова была сделана запись, а сами тела уничтожены. Записи были заложены в устройства, находящиеся под землей, — материализующие энергию конвертеры, использующие для работы, по всей вероятности, тепло горячего ядра планеты, и они воспроизвели наши тела на берегу Реки, неподалеку от питающих камней. Я не знаю, почему люди второй раз воскресают не там, где умерли. Но я не знаю также, почему сначала у нас совсем не было волос, и почему у мужчин до сих пор не растут бороды и усы, почему мужчины воскресли обрезанными, а женщины — девственными. И вообще — почему мы воскресли. Зачем? Кто бы нас сюда ни поместил, не позаботился о том, чтобы рассказать нам зачем.
— Дело в том, — сказал Фрайгейт, — дело в том, что мы не те же самые люди, какими были на Земле. Я умер. Бёртон умер. Вы умерли, Герман Геринг. Все умерли. И нас нельзя вернуть к жизни!
Геринг звучно пососал трубку, уставился на Фрайгейта и спросил:
— Почему нельзя? Я живу снова? Ты это отрицаешь?
— Да! Отрицаю — в каком-то смысле. Вы живете. Но вы не тот Герман Геринг, что родился в Мариенбадском санатории в Розенхайме в Баварии двенадцатого января тысяча восемьсот девяносто третьего года. Вы не тот Герман Геринг, крестным отцом которого был доктор Герман Эппенштайн, еврей, перешедший в католичество. Вы не тот Геринг, который сменил фон Рихтхофена после его смерти и продолжал посылать самолеты против армии союзников даже после того, как война окончилась. Вы не рейхсмаршал гитлеровской Германии, не беженец, арестованный лейтенантом Джеромом Н. Шапиро. Эппенштайн и Шапиро, ха! И вы не тот Герман Геринг, который покончил с собой, приняв цианистый калий, когда его судили за преступления против человечества!
Геринг набил трубку табаком и спокойно проговорил:
— А ты много про меня знаешь. Пожалуй, я должен чувствовать себя польщенным. По крайней мере, меня не забыли.
— Большей частью забыли, — сказал Фрайгейт. — Вы заработали устойчивую репутацию безумного шута, неудачника и лизоблюда.
Бёртон поразился. Он и не представлял, что Фрайгейт способен
оскорбить человека, в руках которого были его жизнь и смерть, того, кто с ним так жестоко обращался. Но, может быть, Фрайгейт как раз надеялся, что его убьют.А может быть, он играл на любопытстве Геринга.
Геринг сказал:
— Поясни свои слова. Нет, не насчет моей репутации. Всякого выдающегося человека могут оболгать и недопонять безмозглые толпы. Поясни, почему это я не тот же самый человек.
Фрайгейт едва заметно улыбнулся и ответил:
— Вы — продукт записи и материализующего конвертера. Вас создали как дубликат, снабженный всеми воспоминаниями умершего человека Германа Геринга и состоящий из всех клеток его организма. У вас есть все, что было у него. Поэтому вы думаете, что вы — Геринг. Но это не так! Вы дубликат, вот и все! Настоящий Герман Геринг — всего-навсего молекулы, ушедшие в почву и воздух, потом в растения и в плоть зверей и людей, а потом — в их испражнения — und so weiter [48] .
48
И так далее (нем.).
А вы, сидящий передо мной — не настоящий, вы не более настоящий, чем запись голоса на пластинке или ленте, колебания, уловленные и преобразованные электронным устройством и проигранные.
Бёртон эту аналогию понял, поскольку в Париже в тысяча девятьсот восемьдесят восьмом видел фонограф Эдисона. Его уже начала злить дерзость Фрайгейта.
То, как выпучились глаза и покраснела физиономия Геринга, означало, что он оскорблен до глубины души.
Помолчав и поборовшись с собой, Геринг задал вопрос:
— А с какой же это стати этим существам вообще возиться с изготовлением дубликатов?
Фрайгейт пожал плечами и ответил:
— Не знаю.
Геринг встал с кресла и ткнул в Фрайгейта черенком трубки:
— Ты врешь! — крикнул он по-немецки. — Ты лжешь, scheisshund [49] .
Фрайгейт съежился, словно ждал, что его снова ударят по почкам, но ответил:
— Нет, я прав. Конечно, вы не обязаны верить тому, о чем я говорю. Я ничего не могу доказать. И я хорошо понимаю, что вы чувствуете. Я знаю, что я Питер Джейрус Фрайгейт, родился в тысяча девятьсот восемнадцатом и умер в две тысячи восьмом году после Рождества Христова. Но еще я должен верить, поскольку так подсказывает логика, в то, что на самом деле я всего лишь существо, которое обладает памятью того Фрайгейта, который никогда не воскреснет из мертвых. В каком-то смысле я — сын того Фрайгейта, которого уже никогда не будет. Не плоть от плоти его, не кровь от крови его, но сознание от его сознания. Я не тот человек, что рожден женщиной на погибшей планете Земля. Я продукт науки и машины. Если только…
49
Сука (нем.).
Геринг поторопил его:
— Ну? Если только — что?
— Если только не существует нечто такое, присущее человеческому существу — нечто такое, что и есть человеческое существо. То есть нечто, содержащее все, что делает отдельного человека таким, какой он есть, и когда тело исчезает, это нечто продолжает существовать. И если бы тело удалось воссоздать, это нечто, сохраняющее суть индивидуума, может снова воссоединиться с телом. И оно зафиксирует все, что испытало тело. И тогда первоначальная личность будет жить снова. Тогда она не будет просто дубликатом.
Бёртон вмешался:
— Ради Бога, Пит! Ты предполагаешь существование души?
Фрайгейт кивнул и сказал:
— Чего-то; аналогичного душе. Чего-то такого, о чем смутно догадывались Древние и называли душой.
Геринг грубо расхохотался. Бёртон тоже бы посмеялся, но не собирался никак поддерживать Геринга — ни морально, ни интеллектуально.
Отсмеявшись, Геринг проговорил:
— Даже здесь, в мире, который явно существует как результат научной деятельности, поборники сверъестественного не оставляют своих попыток. Ладно, хватит об этом. Перейдем к делам более практичным и насущным. Скажите, вы не передумали? Не готовы служить мне?