Миры Филипа Фармера. Т. 6. В тела свои разбросанные вернитесь. Сказочный пароход
Шрифт:
— Я ухожу! — сказал Абдулла. — Мне надоели ваши угрозы и оскорбления! Но если я уеду домой, вы чертовски дорого заплатите за новый алюминий и платину, мистер Чарли. Вам придется отдать за них вашу белую ослиную шкуру!
— Одну минуту, — сказал Сэм, поднимаясь с кресла. — Если вы хотите извинений, я приношу их вам от лица всего Пароландо.
Абдулла взглянул на Фаербрасса. Тот с ухмылкой отвернулся в сторону.
— Я требую извинений от него! — воскликнул негр, и его толстый палец указал на Иоанна.
Придвинувшись к соконсулу, Сэм тихо прошептал:
— Слишком многое поставлено на карту, чтобы разыгрывать из себя гордого монарха,
Иоанн оскорбленно фыркнул и вскричал:
— Вы хотите, чтобы я извинился перед этим дикарем? Перед этой собакой-язычником?
Сэм возмущенно взмахнул сигарой:
— Как вы не можете понять своей тупой плантагенетовской башкой, что мы больше не делимся на королей и затравленную чернь? Мы все теперь дикари! Или короли, если вам так угодно.
Не говоря ни слова, Иоанн поднялся и вышел из тронного зала. Абдулла еще раз взглянул на Фаербрасса, и тот едва заметно кивнул. Рослый негр усмехнулся, нарочито медленно отодвинул свое кресло и зашагал к двери.
— Итак, синьоро Фаербрасс, что дальше? — спросил Сэм. — Ваши люди отправятся домой?
Советник Хакинга покачал головой:
— Нет, я не сторонник поспешных решений. Тем не менее переговоры придется отложить до тех пор, пока Иоанн Безземельный не принесет извинений всем членам нашей делегации. Вам, очевидно, понадобится время, чтобы уладить этот вопрос. Я готов подождать до завтрашнего утра.
Фаербрасс встал, собираясь уйти.
— Я поговорю с Иоанном, — сказал Сэм, — но он упрям как миссурийский мул.
— Я боюсь, что мы можем расстаться врагами, — ответил посол. — И только из-за того, что один человек не мог удержаться от оскорблений. Мне не хотелось бы прерывать нашу торговлю, так как это будет означать крушение всех ваших планов с пароходом.
— Поймите меня правильно, синьоро Фаербрасс, — сказал Сэм. — Мои слова — не угроза, а предупреждение. Мы не остановимся ни перед чем. Нам нужен этот алюминий! И если вы не отдадите его по-хорошему, мы пойдем на вас войной и силой возьмем все, что пожелаем.
— Я вас понял, — ответил Фаербрасс. — Но вы зря считаете Хакинга властолюбивым интриганом. Он мечтает только об одном — построить мощное и хорошо укрепленное государство. Он хочет, чтобы граждане нашей страны наслаждались жизнью в среде единомышленников и собратьев по духу. Другими словами, Хакинг хочет создать страну для черных.
— Да уж… — пробормотал Сэм.
Молчание затянулось, и Фаербрасс направился к выходу.
— Одну минуту, — окликнул его Клеменс. — Скажите, а вы читали «Гекльберри Финна»?
Фаербрасс обернулся:
— Конечно. Когда я был ребенком, она мне очень нравилась. И я получил огромное наслаждение, перечитав ее однажды в студенческие годы. Как и каждое произведение, она имела свои недостатки, но это действительно хорошая и добрая книга.
— И как вы относились к тому, что Джима называли ниггером?
— Видите ли, я родился в 1975 году на ферме близ Сиракьюс, штат Нью-Йорк. К тому времени многое изменилось. Ферма первоначально принадлежала моему прапрапрадеду, который, убежав из Джорджии в Канаду, отработал несколько лет на строительстве железных дорог, а затем, после Гражданской войны, вернулся в Америку. Лично меня не задевало то слово, которое вы использовали в своей книге. Я знал, что в ту эпоху негров в открытую называли ниггерами и все считали это
оскорбительное слово вполне приемлемым и обычным! Вы изображали людей и их речь такими, какими они были в действительности, но ваша книга привлекала меня своей этической основой — я имею в виду внутренний конфликт между гражданским долгом и чувствами Гека к Джиму, его победу над расовыми предрассудками того времени. В целом эта книга являлась обвинительным приговором рабскому и полуфеодальному обществу на Миссисипи — обществу суеверий и всех тех глупостей, которые существовали в тот период истории. Так отчего же мне на вас обижаться?— А почему тогда…
— Вам не понравился выпад Абдуллы? Кстати, его настоящее имя — Джордж Роберт Ли. Он родился в 1925 году, а Хакинг, если помните, в 1938-м. В то время черные были ниггерами для многих белых — хотя и не для всех. Испив страданий и слез, негры решили обрести гражданские права с помощью насилия. Оно стало основой их мировоззрения и ответом на пренебрежительное отношение белых. Вы умерли в 1910 году, верно? Но вам, вероятно, рассказывали о том, что происходило дальше?
Сэм кивнул.
— В это трудно поверить, — задумчиво произнес он. — Бунт против насилия! Нечто подобное происходило и при моей жизни. Но, на мой взгляд, апофеозом народного возмущения были, да и остались, нью-йоркские демонстрации времен Гражданской войны. Что касается двадцатого века, то я не могу представить себе эту распущенность и свободу нравов.
Фаербрасс весело рассмеялся:
— Однако сейчас вы живете в обществе, которое, с точки зрения девятнадцатого века, является еще более свободным и распущенным. Тем не менее вы к нему привыкли.
— Наверное, вы правы, — ответил Сэм. — Две недели абсолютной наготы после Дня Воскрешения доказали, что люди уже никогда не вернутся к прежним догмам морали — во всяком случае, в отношении обнаженного тела. А сколько закостеневших идей было повергнуто в прах неоспоримым фактом воскрешения! Но команда твердолобых по-прежнему с нами, и живой тому пример ваши ваххабиты.
— Синьоро Клеменс, вы находились в рядах первых либералов и во многом опережали свое время. Вас знают как обличителя рабства и борца за равноправие. Даже здесь, в Пароландо, составляя Хартию вольностей, вы настояли на политическом равенстве для всех рас, народов и обоих полов. Я заметил, что недалеко от вашей хижины живет семейная пара — черный мужчина и белая женщина. Скажите честно, вас не возмущает подобное явление?
— Если честно, то да, меня это расстраивало, — ответил Клеменс, выпустив изо рта густой клуб дыма. — Говоря по правде, это почти убивало меня! Дело в том, что разум человека и его рефлексы — две разные вещи. Я ненавижу это деление, но оно существует помимо моей воли. Однако мне и в голову не приходило вмешиваться в их личную жизнь. Мы познакомились, а затем стали добрыми соседями. Прошел год, и мое неприятие этой супружеской пары исчезло — вернее, почти исчезло. Я верю, что со временем оно вообще пропадет.
— В отличие от таких либералов, как вы, молодежь конца двадцатого века не волновалась бы по такому поводу. Мы приняли равенство сердцем, а не умом.
— Вы хотите сказать, что мой случай безнадежен? — спросил Сэм. — И что тесемочки благих намерений не удержат груза накопленных предрассудков?
— Держитесь курса, старина, — ответил Фаербрасс, перескочив на английский язык — вернее, его вариант. — Отклонение на два градуса — это лучше, чем полный разворот Ключ на старт, и все дела!