Миры Харлана Эллисона. Том 0. Волны в Рио

– Послушайте, Джон, наверное, мне стоит решиться и коечто пояснить насчет нас - Эллин и меня.

Он выглядел таким серьезным и напряженным, что я подался вперед.

– С чего вы взяли? Если не хотите...

– Нет, это необходимо, - прервал он меня.
– Я знаю, что все соседи недоумевают насчет нас: почему мы так редко показывемся на улице, почему никого не приглашаем в гости, и так далее...

Он чуть выставил руки и зашевелил пальцами, словно пытался таким образом подобрать необходимые слова. Потом его руки упали, будто он понял, что таких слов не существует.

– Ну, не думаю, чтобы кто-нибудь...

Он снова перебил меня, на этот раз движением головы. Его глаза стали такими глубокими и печальными, что я просто не знал, что сказать. Внезапно я осознал, насколько далеким от соприкосновения с реальными людьми я стал за эти годы мотаний туда-сюда. Было нечто равнодушное и безличное - работать с девяти до пяти, а потом покачиваться по дороге домой в поезде, среди совершенно посторонних людей, даже если эти совершенно посторонние люди живут в одном с тобой городе. Я молча посмотрел на Да Кампо.

– Если честно, то все очень просто, - заговорил он, потерев пальцы друг о друга и посмотрев на них, словно они только что выросли у него на руках.
– Несколько лет назад мне пришлось иметь дело с очень милыми иностранцами, ну... и пришлось несколько лет отсидеть в тюрьме. Когда я освободился, то не мог найти работу, и мы решили переехать. Эллин изза этого замкнулась в себе, ну и... Черт, как бы это объяснить...

Я не мог понять, зачем он мне все это рассказывает, и чувствовал себя смущенным. Я огляделся, отыскивая, чем бы разрядить напряжение, затем потянулся за пачкой сигарет. Предложил ему. Да Кампо на мгновение отвел глаза от своих рук и покачал головой. Я прикурил, а он снова уставился на свои пальцы. Я надеялся, что он не будет продолжать, но напрасно.

– Я говорю вам все это, - заговорил Да Кампо, - потому что вы, должно быть, были весьма удивлены моим поведением нынче утром. Все, что у меня есть, это мой сад и Эллин, и я не сказал бы, что нам нравтся вести жизнь затворников, но это лучшее из того, что есть. Поэтому мы избрали такой образ жизни. По крайней мере, на какое-то время.

На мгновение мне показалось, что Да Кампо пробежался вскольз по моим мыслям, а потом рассказал эту историю, чтобы развеять мое недоумение. Но я отмахнулся от своих предположений.

– Прекрасно вас понимаю, - сказал я.
– Если я несколько и удивлялся вам и миссис Да Кампо, то теперь с этим раз и навсегда покончено. И не стесняйтесь заходить всякий раз, когда появится такое желание.

Он благодарно посмотрел на меня и поднялся.

– Спасибо за все, Джон. Я рад, что вы поняли.

Мы обменялись рукопожатиями, и я спросил, не откажется ли он с женой отобедать с нами.

– Благодарю, как-нибудь мы обязательно соберемся вместе.

Он ушел, и я вовсе не был удивлен, обнаружив, что чашка с сахарным песком стоит на краешке стола возле того места, где он сидел.

"Славный парень", - сказал он про себя.

Но тут же я вспомнил о невероятном растении, о котором Да Кампо не заикнулся ни словом, и определенные опасения вернулись.

Я пытался избавиться от них и через три недели окончательно распростился со своими страхами. Но нам с Да Кампо так и не удалось собраться вместе, как он обещал.

По крайней мере, не в Культурном Центре.

* * *

Каждый день Да Кампо отправлялся в город поездом на семь сорок и возвращался пятичасовым. Но мы никогда не садились вместе и не заговаривали друг с другом. Пару раз я приглашающе махал ему рукой, но он проявлял полное беразличие, и я оставил свои попытки.

Было похоже, что Эллин Да Кампо всегда поджидает его на станции, припарковав машину несколько дальше автомобиля Шарлотты, и Кларк Да Кампо всегда успевал сесть в нее и отъехать, пока люди еще только выходили из поезда.

Я перестал удивляться отсутствию дыма, света, признаков жизни и всему прочему, связанному с домом Да Кампо, решив, что парень знает, что делает, да еще приложил усилия, чтобы втолковать Джимми, чтобы свои игры он ограничивал территорией нашего участка, будь это бейсбол или что другое.

Удивляться я перестал еще и потому, что с меня было достаточно головной боли от работы, на которую приходилось расходовать все свои умственные силы.

Но однажды утром моя тщательно оберегаемая политика невмешательства рухнула.

Они сами все разрушили и заставили меня вцепиться в кусочек чужого пирога.

* * *

Я все еще был до тошноты обеспокоен делами "Гиллингс".

"Гиллингс Миллс" пыталась запустить свои щупальца на территорию, которой распоряжался другой член нашей Ассоциации, намереваясь кружным путем перекупить лесные массивы, которые тот привык считать своими. Все указывало на то, что део шло к решительному столкновению.

Разбирательство в этой склоке было возложено на меня, так что я не только распростился с субботним отдыхом - причем несколько суббот подряд, - но и волосы мои поредели, а окулист заявил, что вся эта писанина может выкинуть с моими глазами дьявольскую штучку. От таких дел я был готов разрыдаться, но это единственное, что я мог себе позволить, поскольку сыграй я неверно, то объединения не смогут объединиться, доверители выйдут из доверия, а сам Джон Уэллер окажется за бортом.

Утренний поезд - смесь головной боли и кошмаров. Лица сливаются в одно шевелящееся серое пятно, а стук колес довершает муки. Голова раскалывается, все кости ноют, и я начинаю ненавидеть вселенную. Не весь мир, а ВСЕЛЕННУЮ! Целиком и полностью.

Я расстегнул портфель и пристроил его на коленях. Лысоватый тип, выглядевший на двадцать пять тысяч годового дохода, который успел занять место рядом со мной, демонстративно подернул брюки твидового костюма от Гарриса, развернул "Таймс" и уткнулся в нее, время от времени бросая на меня неприязненные взгляды.

Я мысленно показал ему язык и углубился в свои бумаги.

Я был на середине важного доклада одного из местных представителей, в котором намечалась - только намечалась лазеечка, которую я так искал, дабы смирить агрессивные планы "Гиллингс Миллс", когда выскочил на остановке, зажав портфель под мышкой, уткнув нос в отчет, и чисто автоматически зашагал по привычному маршруту.

Уже наполовину спустившись в метро, я сообразил, что провалиться мне в ад, если я знаю, где нахожусь. Меня окружали спешащие мужчины и женщины, текущие сплошной масой, словно лососи, торопящиеся на нерест. Я находился где-то под вечно переполненным лабиринтом переходов Центрального Вокзала и крутил головой в поисках выхода, который вывел бы меня наружу, где-нибудь поближе к моей работе.

Но что за чертовщина творится здесь? Раньше я ни разу не видел каких-либо указателей на облицованных кафелем стенах. Теперь от них рябило в глазах, но все они были самые обычные: женские силуэты, крупные размашистые надписи на каких-то иностранных языках, груды упакованных товаов, яркие краски.