Миры Харлана Эллисона. Том 3. Контракты души

Если бы не желто-голубые галлюцинации, он бы никогда не нашел входа в Место без названия.

Жар усилился, грибки, поразившие руки и ноги, казалось, вступили с ним в состязание, стараясь овладеть его телом, прежде чем он найдет свою цель. Больше всего он боялся, что они заползут в глаза.

Потом начались галлюцинации: каждый лист, каждая пылинка, солнце и камни — все стало излучать круги света. Весь мир заполнился миллионами желтых и голубых кругов, сквозь которые он брел, теряя сознание. Затем он вышел к гряде невысоких холмов и уставился на их очертания, надеясь разглядеть проход в желто-голубой радуге.

Проход зарос листвой, и, если бы не излучение кругов света, он никогда бы его не разглядел. Фактически это было единственное чистое место, как просветление в бреду. Он вырубил листву мачете, потом откатил в сторону несколько камней. Впереди было темно.

Норман Могарт сделал шаг, потом еще. Постоял, прислушался. Тишина. Он вдохнул и сделал еще шаг. Со страхом двинулся вперед, повесил мачете на пояс, закинул винтовку за спину. Протянул руки. Нащупал стены прохода. Вперед. Глубже и глубже внутрь горы. Вперед. Где-то далеко мелькнул свет. А он продолжал стремиться вперед, с удивлением отметив, что круги перед глазами пропали. Дошел до выхода. Шагнул наружу. И увидел Его.

Могарт находился на площадке, широкой лентой охватывающей гору изнутри. Внизу, очень далеко внизу, различалась горловина давно погасшего вулкана. Возле вулкана, на широкой площадке прямо напротив него сидел прикованный к скале Прометей.

Норман Могарт зашагал по кромке, глядя попеременно то на цель своего путешествия — невероятную фигуру, склонившуюся над каменными обломками, то себе под ноги.

Приблизившись, Норман осознал, что перед ним человек. Такой, каких никогда не было на Земле. Кожа Прометея имела темно-коричневый, почти каштановый оттенок. Закрытые глаза представляли собой вертикальные разрезы. Вокруг рта, напоминавшего бесформенный провал во всю нижнюю часть лица, шевелились небольшие мясистые отростки, отдаленно напоминающие усы сома. Отростки слегка подрагивали, следуя неведомому ритму.

Прометей откинулся назад, разбросав в стороны руки с перепончатыми пальцами. Огромные синие металлические болты были вкручены сквозь кисти рук глубоко в камень. Тело опутывала цепь из такого же металла. Ластоподобные стопы были также пробиты болтами.

Не успел Норман подойти ближе, как сверху раздался крик: огромный Йоатль камнем пошел вниз и сел, сверкая сумасшедшими глазами, на грудь прикованного. (Могарт вдруг сообразил, что у него человека? — огромная грудь и слишком много ребер.) Птица изогнула шею в вонзила клюв в каштановую плоть. Спустя мгновение клюв окрасился кровью, а Могарт смог разглядеть сеть шрамов, покрывающих прикованное существо.

Тогда он завопил. Во все горло. Птица смерила его насмешливым взглядом и взмыла ввысь. Прометей, услышав его голос, поднял голову и взглянул перед собой.

Могарт бежал к Прометею. Ему хотелось что-нибудь сказать, но он не знал что.

Первым заговорил Прометей. На неведомом Могарту языке.

— Я не понимаю… тебя…

Прикованный на мгновение прикрыл глаза, потом забормотал что-то себе под нос, словно припоминая молитву, и наконец произнес:

— Твои слова. Правильны.

— Да, да, теперь я понимаю… Ты?..

Человек с трудом улыбнулся — измученной, болезненной улыбкой облегчения и страсти.

— Значит, Справедливость, наконец, прислала тебя. Мое время истекло. Я очень тебе благодарен. Норман Могарт не понимал, о чем идет речь.

— Сейчас, — произнес прикованный, сосредоточенно прикрыв глаза. Пора. Прикоснись ко мне.

Могарт засомневался. Потом, повинуясь призыву темнокожего человека, протянул руку и прикоснулся к каштановой плоти.

На какое-то мгновение все смешалось, а когда он смог снова сфокусировать зрение, на площадке никого не было, а сам Могарт был прикован к тому месту, где только что находился Прометен. Он был один. Совершенно один. Прикованный вместо Прометея, он сам стал принесшим огонь.

В ту Ночь, после того как несколько раз прилетал Йоатль, ему приснился первый сон. Сон, живущий на огне.

И вот что ему приснилось:

Они были любовниками. Из их любви возникло сострадание к существам этого примитивного мира. Они принесли огонь познания, вопреки закону Справедливости вмешались в нормальный процесс развития другого мира. И их приговорили. Одного — быть прикованным к скале, там, где никогда не ступит нога человека. Другого — к публичной казни.

Но они были бессмертными, и значит, им предстояла вечная жизнь и вечные муки. От них исходила странная энергия, поэтому Йоатль, наклевавшись, пламенел всеми цветами радуги.

Но сейчас их срок подошел к концу.

И Справедливость выбрала двух других. Один сменялся прямо сейчас: Норман Могарт встал на место человека, которого люди звали Прометеем. А другой… он был чужестранцем, таким же, как Прометей, и позволил дикарям этого мира совершить лишний шаг на пути мудрости. В то же самое время их разделяли миллионы лет, ибо время не имело значения для этих чужестранцев.

А любовники теперь были свободны. Они могут вернуться и начать все сначала, ибо уже заплатили свою цену.

Норман Могарт лежал на скале, закрыв глаза и размышляя о двух мужчинах, которые любили друг друга и всех существ этого мира. Он думал о них, в то время как они сами возвращались в другое Место без названия.

Он думал о себе, и ему было больно, но совсем несчастным он себя не чувствовал. Сколько это продлится, он не представлял, но это был не самый худший способ скоротать вечность.

Он думал о человеке, предназначенном Справедливостью на место другого, и знал, что, когда снова придет апрель, он получит свой терновый венец.

Потому что так рождаются легенды в умах дикарей даже в Месте без названия.

Монеты с глаз покойника

Товарняк медленно тащился из Канзаса. В моем нутряном бурдюке не осталось почти ни капли влаги. И не было ни травы, ни воды, чтобы наполнить его. Когда товарняк добрался до окраинных маневровых путей станции, уже стемнело. Я перевалился через край открытого вагона, спрыгнул на ходу, пробежал футов двадцать, поскользнулся, упал на четвереньки и перекувырнулся. Встав, я увидел, что в ладони врезались крупинки белого известняка; я выковырял их, хотя было очень больно.

Затем посмотрел по сторонам, пытаясь определить свое местонахождение по отношению к городу, и, заметив вдали шпиль Первой баптистской, пошел через пути в нужном направлении. Навстречу мне как бешеный рванул станционный легавый. Я почернел. Он остановился и принялся скрести в затылке, оглядываясь вокруг.

Через сорок минут я добрался до центра города, пересек его и пошел по направлению к Малому городу — негритянскому району.

Я нашел вход в котельную церкви Святой Троицы Христа Спасителя и, улыбаясь, пробрался внутрь. За двенадцать лет они так и не удосужились починить замок и задвижку. Ступеньки были еле видны в темноте подвала, но я без колебаний шел вперед так ребенок находит дорогу к своей спальне, когда в доме погашен свет.