Миры империума(сборник фантастических романов)

Лафайет прислонился к стене и закрыл глаза.

— Я обречен, — пробормотал он. — Все они против меня. Но… но, может быть, если я отправлюсь вместе с вами в Аджак и лично объясню Пинчкрафту и другим, они что-нибудь придумают…

Тут тишина показалась ему подозрительной. О'Лири быстро открыл глаза. Спропрояль исчез. Коридор был пуст. В толстом мягком голубом ковре даже не было вдавленных следов на том месте, где он стоял.

— Голубой ковер, — ошарашено пробормотал Лафайет. — Но я думал, что он был красный. Единственно, где я видел такой голубой ковер, место — это дворец Лода.

Он резко повернулся и побежал по коридору, перепрыгивая через несколько ступенек, сбежал с лестницы, оглянулся назад. Сломанные неоновые буквы читались: ЛАС ВЕГАС ХИЛТОН.

— Так и есть, — задыхаясь проговорил он. — То самое место, которое Горубль выстроил для Лода. А это значит, я опять в Артезии… ведь верно?

Он посмотрел на темную пустыню, простирающуюся перед ним.

— А может, я просто попал в какую-нибудь сказочную страну?

— Ну, это можно легко проверить, — сказал он сам себе. — Отсюда до столицы всего 20 миль пустыни. Вперед.

* * *

Заря чуть высветила небо впереди, когда Лафайет проковылял последние несколько ярдов до Харчевни Одноглазого Мужчины на западной окраине города.

— Красный Бык, — хрипло прошептал он, слабо стуча в тяжелую дверь. — Впустите меня…

Из-за закрытых ставен ответа не последовало. Ледяной холод стал распространяться в груди Лафайета.

— Она покинута, — пробормотал он. — Город духов, пустой континуум. Меня перебросили из Меланжа, потому что я нарушил равновесие, но вместо того, чтобы послать домой, они бросили меня здесь…

С трудом он ковылял по пустым улицам. Впереди высилась стена, окружающая дворец. На мгновение он прильнул к маленькой служебной калитке, затем, со страхом в сердце, распахнул ее.

Утренний туман висел над печальными деревьями. Роса блестела на застывшей траве. Где-то вдалеке прозвучал крик ранней птицы. Позади аккуратной цветочной клумбы молча и неподвижно высился розовый мраморный дворец. Не шевельнулась ни одна занавеска, ни одно окно не было открыто. Веселые голоса не кричали ему приветствий. На выложенных мрамором тропинках не слышалось звука шагов.

— Исчезли, — прошептал О'Лири. — Все исчезли.

Как во сне, прошел он по мокрой траве мимо фонтана, из которого текла тоненькая струйка воды. Его любимая скамейка была совсем неподалеку, впереди. Он просто посидит на ней немного, а потом…

А потом… он не знал, что будет потом.

Вот и цветущее миндальное дерево, скамейка как раз под ним. Он обогнул ее…

Она сидела на скамейке, в серебристой шали, накинутой на нежные плечи, теребя розу в руках. Она повернулась, посмотрела на него. Самое хорошенькое личико во всей известной ему Вселенной расплылось в улыбке, как распустившийся бутон.

— Лафайет! Ты вернулся!

— Дафна… я… ты…

Затем она оказалась в его объятиях.

Берег динозавров

Роман

1

Стоял тихий летний вечер. Мы с Лайзой сидели на крыльце, смотрели на тающие в небе розовые полоски заката и слушали, как в соседнем доме Фред Ханскэт снимает газонокосилкой очередной урожай сорняков. Деловито и жизнерадостно застрекотал притаившийся в траве сверчок. Мимо по улице промчалась машина, слабый свет фар разметал в стороны тени и отразился в листве платанов, чьи кроны аркой смыкались над мостовой. Где-то пело радио об огнях в гавани.

Тихий, уютный вечер. Мне до смерти не хотелось уходить. Я вздохнул — воздух чуть отдавал дымком сожженных листьев, запахом свеже-скошенной травы — и встал.

Лайза взглянула на меня. У нее было круглое личико, вздернутый носик, большие, широко расставленные глаза и самая милая улыбка на свете. Даже крошечный шрам на левой щеке только усиливал очарование: это тот самый изъян, что придает законченность совершенству.

— Пройдусь-ка я к "Симону", выпью пива, — сказал я.

— Ужин будет готов к твоему возвращению, дорогой, — отозвалась она и улыбнулась своей неповторимой улыбкой. — Запеченная ветчина и кукурузные початки.

Поднявшись, она прильнула ко мне струящимися движениями танцовщицы и коснулась губами уха.

Я спустился по ступенькам, но на дорожке помедлил и обернулся. Лайза стояла возле двери, и свет из прихожей очерчивал ее тонкий и изящный силуэт.

— Возвращайся быстрее, милый, — сказала она, махнула мне рукой и ушла, ушла навсегда. Она не знала, что назад я не вернусь.

2

Через перекресток прогрохотал трамвай, похожий на большую игрушку с рисунками голов, приклеенных к ряду маленьких квадратных окон. Гудели рожки. Мелькали светофоры. Прохожие торопились домой после долгого дня за прилавком, в конторе или на цементном заводе… Я позволил людскому потоку увлечь себя, шагая наравне со всеми. Этот урок я выучил твердо. Время нельзя ускорить, нельзя замедлить. Иногда его можно вообще избежать, но это уже разные вещи.

Размышляя, я вышел через четыре квартала к остановке такси на Делавэр-стрит, уселся на заднее сиденье "Ромео", который следовало бы свезти на свалку лет десять назад, и сказал водителю, куда ехать. Он с любопытством взглянул на меня, недоумевая, что может понадобиться такому приличному молодому человеку в той части города, и уже открыл рот, чтобы спросить об этом, но я добавил:

— Уложишься в семь минут, получишь пять долларов.

Парень щелкнул счетчиком и чуть ли не вырвал сцепление из машины, рванув со стоянки. По пути он то и дело посматривал в зеркальце, прикидывая, как бы все-таки подступиться ко мне с вопросом, что вертелся у него на кончике языка. Однако, заметив в полуквартале неоновые буквы, горящие, словно раскаленное железо, я хлопнул его по плечу, сунул в руки деньги и в следующую секунду уже стоял на тротуаре.

Не слишком выделяясь среди окружающих строений, коктейль-бар сохранил претензии на светскость. Пара ступенек вели вниз, и верилось, что когда-то, до введения сухого закона, зал выглядел весьма привлекательно. Стены, облицованные деревянными плитками, не сильно пострадали от времени, разве что почернели от въевшейся пыли. Узорчатый потолок также выглядел сносно, но по темно-бордовому ковру тянулась широкая вытоптанная дорожка, она извивалась, как тропа в джунглях, во всю длину в баре и разветвлялась у столиков, теряясь возле ножек стульев. Обтянутые прочной тканью сиденья в кабинках вдоль стен заметно выцвели, на некоторых темнели заплаты. И никто не побеспокоился вымыть кружки, оставленные на дубовых столиках поколениями любителей пива. Я занял кабинку в глубине зала с тусклым модным светильником и нацарапанной на стене росписью, свидетельствующей о чьей-то победе в беге с препятствиями в 1810 году. Часы над стойкой бара показывали 7.40.

Я заказал кружку у официантки, которая очаровывала и цвела примерно в то же самое время, что и бар. Она принесла кружку, и я отпил глоток, когда кто-то скользнул на сиденье напротив. Незнакомец пару раз вздохнул, будто только что обежал вокруг стадиона и поинтересовался: "Не возражаете? — затем поднял кружку и помахал ею в сторону полупустого зала.

Я воспользовался возможностью и оглядел соседа. У него было нежное круглое лицо и бледно-голубые глаза. Голову на гладкой, явно тонковатой шее я счел бы лысой, если бы ее не покрывал чудесный светлый пушок, вроде цыплячьего. Одет он был в полосатую рубашку с открытым воротником, откинутым на пиджак из плотной шотландки с подбитыми плечами и широкими лацканами. Рука, державшая кружку, выглядела маленькой и холеной, ногти короткие, с безупречным маникюром. На левой — кольцо со стеклянным рубином, который сошел бы за пресс-папье. В целом же наряд как-то не гармонировал, точно человек одевался в спешке, и при этом мысли его занимали куда более важные вещи.