Миры Клиффорда Саймака. Книга 18

— Если вы позволите, сэр, — почтительно пробормотал Адамс, — у вас рубашка немного выбилась из брюк.

Спасибо, — ответил Харрингтон. — А я и не заметил. Спасибо, что вы сказали мне об этом.

— Может быть, сэр, вам стоит лечь спать? Уже очень поздно.

— Именно это я и собираюсь сделать, — согласился Харрингтон. — Прямо сейчас.

Некоторое время он слушал, как шаркающие шаги Адамса затихают, удаляясь от кабинета по вестибюлю. Потом он заправил рубашку в брюки. Неожиданно его осенила идея: полы рубашки… Это лучше, чем шнурок на пальце!

Ведь, увидев человека в таком наряде, кто угодно заинтересовался бы — да и сам он, последний джентльмен, в первую очередь, — почему это у него полы рубашки завязаны узлом?

Он запихал газету в карман куртки и снова вытащил рубашку из брюк. Ему пришлось расстегнуть несколько нижних пуговиц, прежде чем в его распоряжении оказалось достаточно ткани, чтобы завязать подходящий узел.

Он старательно затянул его, отличный узел, который не мог развязаться сам собой. И достаточно тугой, чтобы его обязательно нужно было развязать, прежде чем снять рубашку.

И прежде чем отправиться в путь в своей завязанной узлом рубашке, Харрингтон придумал дурацкую фразу, чтобы напоминание было понадежнее: «Я завязал этот узел потому, что я не последний джентльмен».

Он вышел из кабинета, спустился с крыльца и обошел вокруг дома, потому что ему нужно было заглянуть в сарайчик, где хранился садовый инструмент и прочая хозяйственная мелочь.

Он долго чиркал одну спичку за другой, пока наконец не нашел то, что нужно: большой деревянный молоток. С этим орудием он направился к машине. И все время он не переставал твердить глупую фразу: «Я завязал этот узел потому, что я не последний джентльмен».

Вестибюль редакции был столь же великолепен, как и в прошлый раз; кроме того, он был абсолютно пустынным и тихим. Харрингтон пересек его, направляясь к двери, над которой висела табличка «Харви».

Дверь открылась сразу, хотя он и подозревал, что она может оказаться запертой. Войдя в помещение, он тщательно притворил ее за собой.

Он очутился на узком мостике, кольцом обегавшем вдоль стен большое круглое помещение. Посредине, в большом углублении находилось то, что не могло быть ничем иным, кроме Харви.

— Здравствуй, сынок, — сказал ему Харви. Точнее, он не произнес эту фразу, а передал ее в виде мысли прямо в мозг Харрингтона. — Здравствуй. Я очень рад, что ты наконец вернулся.

Харрингтон резко шагнул вперед, к металлическим перилам, прислонил к ним деревянный молоток и ухватился обеими руками за горизонтальный металлический стержень поручней. Наклонившись вперед, он с головой окунулся в поток отеческой любви, поднимавшийся к нему от машины, находившейся там, внизу. Это была любовь его отца, и он словно снова увидел его посеребренные возрастом бакенбарды, трубку, куртку из твида и многое другое, о чем забыл давным-давно.

В горле у него появился колючий комок, и слезы навернулись на глаза. В одно мгновение он забыл пустынную улицу, по которой только что возвращался домой, забыл бесчисленные годы одиночества…

Любовь отца продолжала струиться к нему из углубления в центре зала. Это была любовь с легким оттенком юмора — и как только он мог ожидать чего-либо другого от существа, с которым был так тесно связан на протяжении долгих тридцати лет?

— Ты хорошо поработал, мой мальчик. Я горжусь тобой. И я счастлив, что ты вернулся ко мне.

Харрингтон перегнулся через перила, неудержимо притягиваемый сыновним чувством к отцу, неподвижно лежавшему там, в углублении. Одна из металлических штанг оказалась на уровне его живота, и твердый узел на рубашке больно воткнулся ему в живот.

Автоматически сработал рефлекс, словно какой-то переключатель щелкнул у него в голове, и он почти машинально произнес:

— Я завязал этот узел потому, что я не… — Тут он спохватился, встряхнулся и начал повторять фразу уже осознанно, словно произнося магическое заклинание: — Я завязал этот узел потому, что я не последний джентльмен. Я завязал этот узел потому, что я…

Он понял, что уже не говорит, а кричит. Пот струился по его лицу. Он боролся со своим телом, словно пьяный, пытался отодвинуться от поручней, но по-прежнему ощущал присутствие отца. Тот не навязывал ему свою волю, ничего не требовал от него, но явно был уязвлен и заинтригован проявлением сыновней неблагодарности.

Рука Харрингтона сорвалась с поручней. Его пальцы коснулись рукоятки деревянного молотка и тут же сомкнулись на ней. Он поднял молоток над головой, чтобы метнуть его туда…

В этот момент он услышал за спиной сухой щелчок дверного замка и быстро обернулся.

На пороге стоял Седрик Мэдисон, и на его лице, лице, принадлежавшем мертвой голове, застыло выражение невозмутимого спокойствия.

— Избавьте меня от него! — прорычал Харрингтон. — Пусть он оставит меня в покое, иначе берегитесь!

Он почувствовал изумление, поняв, что говорит серьезно, говорит о том, что способен сделать. Его поразило, что даже у такого мирного человека, каким он не без оснований считал себя, могло возникнуть яростное желание убить другого человека, убить без малейших колебаний.

— Хорошо. — Мэдисон пожал плечами, и отеческая любовь исчезла, словно оборвалась пленка; мир снова стал пустым, жестким и холодным.

Харрингтон и Мэдисон по-прежнему стояли лицом к лицу.

— Я искренне сожалею, Харрингтон, что все получилось таким образом. Вы первый, кто…

— Вы совершили большую ошибку, — гневно бросил Харрингтон. — Вы решили, что меня можно просто выбросить на свалку. И что же, по-вашему, я должен был делать? Прогуливаться целыми днями в парке, размышляя о том, что случилось со мной?

— Мы готовы снова взять вас. Согласитесь, что это была легкая, приятная жизнь. И так вы сможете прожить до конца.

— Я не сомневаюсь, что вы сделали бы это, если бы смогли, даже не спрашивая меня. Вы, Уайт и все остальные.

Мэдисон вздохнул, и вздох этот был полон терпения и понимания.

— Оставьте Уайта, не впутывайте его в наши дела, — произнес он. — Этот несчастный дурачок думает, что Харви… — Он не закончил фразу, оборвав ее коротким смешком. — Поверьте, Харрингтон, наша организация исключительно надежна и эффективна. Она гораздо эффективней, чем, например, даже дельфийский оракул.