Миры Пола Андерсона. Т. 8. Операция “Хаос”. Танцовщица из Атлантиды

— Скажите ему, я провожу эксперимент и не могу выйти. Спросите номер, и я ему позвоню через час или около того.

Благослови вас Бог, хотелось мне сказать профессору; но при этом еще что-то мелькнуло в уме… «Да будет воля Твоя»… но в чем состоит Твоя воля? Неужели люди — лишь марионетки в жестоком спектакле?

Нет, Бог не может захотеть расстроить наши планы. Он не может допустить, чтобы маленькая девочка осталась в аду.

Однако он еще и не то допускает. Читайте полицейские отчеты…

Однако жертвы преступлений умирают и обретают покой. По крайней мере, так утверждает церковь. Но откуда церковь это знает? Может быть, вообще не существует ничего, кроме взаимодействия слепых сил; а может быть, Нижний мир и небеса — одно и то же; или… Нет, это просто отчаяние. Действуй, Матучек. Не сдавайся. Пой: «Вперед, Христово воинство!..» Если нынешний план не сработает, придумаем что-нибудь еще.

Наконец служба закончилась. Карлслунд обеспокоенно сказал:

— Не уверен, что мы чего-то достигли. Было нарушено настроение, утрачена почтительность.

Харди вдруг заявил:

— Ваша церковь на первое место ставит веру, пастор. Но мы, католики, не отрицаем и действие.

Карлслунд вздохнул:

— Ну… хорошо. Мы можем попытаться. Какого рода помощь вам необходима?

Мы с Барни и Джинни обменялись растерянными взглядами. Я только теперь понял, что в суете об этом никто не подумал.

Барни откашлялся.

— В общем, идея такова… — начал он. — Мы предположили, что первоклассные математики, покинув этот мир, могли продолжать свои исследования, совершенствовали и расширяли свои знания. И нам нужен человек, который был первооткрывателем неэвклидовой геометрии.

— Законченную систему создал Риман, — сказал Фалькенберг. — Но он опирался на исследования других математиков, таких, как Гамильтон, а позже последователи Римана развивали его идеи. Мы не знаем, как далеко зашел в своих работах несравненный Гаусс, потому что он опубликовал лишь фрагменты своих размышлений. В целом я, пожалуй, предпочел бы Лобачевского. Он первым доказал, что геометрия может быть непротиворечивой системой и без признания аксиомы о параллельных прямых. Около 1830 или 1840 года, по-моему, хотя я и не слишком силен в истории математики. Но вся эта область исследований берет начало в работах Лобачевского.

— Ну, с него и начнем, — решил Барни. — Но не будем забывать, что мы не знаем — удастся ли нам заручиться поддержкой именно его души. На всякий случай попросим и других, — добавил он и повернулся к Фалькенбергу: — Вы с пастором займитесь этим, а мы пока наладим чары.

Это заняло какое-то время, и мы, произнося нужные слова, совершая пассы и концентрируя волю, чувствовали, как в точке прорыва в иное пространство скапливается непонятная энергия. Да, это были не простенькие чары «на каждый день», это был высший пилотаж.

Вокруг нас все сгущались и сгущались неведомо откуда взявшиеся тени, пока окна не стали казаться бледными фонарями в плотных объятиях ночи. Семь свечей горели, не светя. Символы над нашими головами засияли, мифическое небо пришло в движение. Огоньки святого Эльма кружились над нашими поднятыми руками, над волшебной палочкой Джинни, потрескивали в шерсти Свартальфа, стоявшего на плечах ведьмы… Арфа заиграла сама собой, струны издавали протяжную музыку сфер. Я переходил с места на место, почти ничего не видя, как один из семерых слепцов, медленно идущих к могиле… но вот до меня донесся чей-то крик: «Aleph»… а потом — «Zain».

Мы замерли, арфа умолкла, нас окружила необъятная тишина, знаки зодиака над нашими головами кружились все быстрее и быстрее, пока не слились в сплошное кольцо. Свет неведомо откуда падал на пастора. Он, воздев руки, стоял перед алтарем.

— Услышь нас, Боже, с небес, где ты пребываешь, — взывал пастор. — Тебе известны наши желания; позволь им осуществиться, умоляем тебя. Брось свой взор на этого мужчину, Стивена, и на эту женщину, Вирджинию, готовых прорваться в ад, если им это будет дозволено. Они готовы сразиться с твоими врагами и спасти невинное дитя из темницы, в которую ввергли его презренные. Мы молим тебя дать им проводника и советника на пути сквозь безумие ада. Если мы не достойны помощи ангела, мы молим тебя позволить явиться в этот мир твоему слуге Николаю Ивановичу Лобачевскому или кому-либо другому, обладающему знаниями, нужными нам. Об этом мы молимся во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.

И снова наступила тишина.

Потом вдруг крест на алтаре ярко засветился, и прозвучала одинокая пронзительная нота, и меня охватила радость, смутно напомнившая мне первое счастье первой любви… Но тут же вокруг нас раздался шум, похожий на гул сильного ветра. Свечи погасли, окна потемнели, мы пошатнулись, потому что пол под нами вздрогнул. Свартальф взвизгнул.

— Джинни! — услышал я собственный крик.

И одновременно на меня нахлынули образы, воспоминания… луковичные купола, бескрайние равнины, раскисшие проселки между крошечными деревушками, состоящими из покосившихся изб под соломенными крышами, топот лошадиных копыт, звяканье сабель, висящих на поясах всадников, ледяные зимы, оттепели, сверкание талых вод, стаи птиц, солнце на зелени листвы, беспорядочные груды книг… и лица, лица… женщина, бывшая моей женой, сын, умерший совсем юным, половина Казани в зареве пожаров, год холеры, письмо из Геттингена, любовь, поражения, слепота, надвигающаяся день за днем… и все это было не моим.

Удар грома едва не оглушил нас. Ветер утих, тьма отступила, исчезло чувство давящей силы. Мы, изумленные и озадаченные, смотрели друг на друга. Джинни бросилась ко мне.

— Д-дар-линг… — прохрипел я. — Нет, любимая… — И вновь в моем мозгу завертелся калейдоскоп.

Свартальф, выгнув спину, стоял на скамье; кот был в явной панике. Его губы, горло, язык судорожно кривились, издавая совсем не кошачьи звуки. Свартальф пытался говорить!

— Что случилось? — проревел Барни.

Глава 30

Первой опомнилась Джинни. Она кивком подозвала тех, кто стоял поближе.

— Карлслунд, Харди, помогите Стиву, — резко сказала она. — Доктор, взгляните на него.

Я слышал лишь обрывки ее слов, сквозь хаос, наполнивший мой мозг. Друзья поддержали меня. Я добрался до кресла, свалился в него и едва отдышался.

К счастью, мое психическое расстройство было недолгим. Воспоминания о чужих землях, других временах оставили меня. Они напугали меня, потому что были слишком странными, и я не мог с ними справиться. В моем мозгу звучали чужие слова, но я понимал их смысл… Постепенно я пришел в себя. И тут же услышал в собственном мозгу чужую мысль, четкую, но пронизанную состраданием:

— Я прошу простить меня, сэр. Меня тоже смутило перевоплощение. У меня не было времени осознать те изменения, что произошли за многие сотни лет, которые я провел в иных областях. Но я уверен, через несколько минут я усвою нужные основы знаний и мы достигнем взаимопонимания. Я искренне сожалею, что мне пришлось вторгнуться в ваши мысли, и я постараюсь свести к минимуму помехи. И могу добавить, с полным уважением, что, если я и узнаю подробности вашей личной жизни, вас это не должно тревожить, ведь я давным-давно существую вне грешного тела.