Миры Роджера Желязны. Том 15

— Нет!

Томас Гарден спиной вобрал в себя огненный жар, сфокусировал глаза на бешеной пляске камней и пожелал, чтобы этой боли не было.

Локи остался доволен результатами контакта с этим новым големом или «искусственным интеллектом», как он сам себя называл. Это был крайне исполнительный слуга. Когда подконтрольная ему энергия, наконец, вырвалась и уничтожила его, Локи уже был готов.

Он пронесся по световоду и ворвался своим отточенным для битвы сознанием прямо в огненный водоворот на противоположном конце кабеля.

В вихре бушующего пламени Локи отыскивал мечущиеся фрагменты, осколки, обрывки других человеческих сознаний. Они были оглушены паникой и темным ужасом. Не испытывая ни милосердия, ни сострадания, ибо он не имел ни того ни другого, Локи ловил эти крошечные частички одну за другой. Он подносил каждую к своему хищному волчьему носу и глубоко вдыхал их запах.

Ненужные он немедленно отбрасывал, уничтожая их в облаке остывающей плазмы.

Найдя наконец того, кого искал, он взлелеял его и укрепил его силы.

— Ступай со мной, Сын мой! — скомандовал он.

Слабая тень Хасана ас-Сабаха выскользнула откуда-то и метнулась за ним, как душа, преданная Богу, взмывает в рай.

Что-то пискнуло среди конденсирующихся частиц пара и последний раз привлекло внимание Локи. Да, там и для тебя найдется место.

— Идем!

Кода

Кто поставил тебя начальником и судьею над нами?

Исход, гл.2, ст. 14

В том континууме, который Томас Гарден принял за данность и с которым сверял свои ощущения, было четыре измерения. Три из них — пространственные оси: х, у, z.Четвертая — ось времени t.

Всю свою жизнь Гарден передвигался в трех измерениях. С помощью собственных мышц или механизмов он отталкивался от твердых поверхностей и жидкостей, чью форму определяла гравитация. В зависимости от количества энергии, содержащегося в глюкозе, бензине, реактивном топливе, уране-235 или дейтерии-тритии при температуре синтеза, он преодолевал любое нужное ему расстояние за то время, которое считал необходимым.

Но в четвертом измерении, во времени, он всегда был беспомощным, как муха в янтаре. Даже самая запредельная скорость, которой он мог достичь, — во всяком случае с помощью машин и энергий, доступных в двадцать первом веке, — не в силах была изменить течение времени в его янтарном пузырьке.

Даже при релятивистских скоростях, которые теоретически могли быть развиты в межзвездных путешествиях, течение местного времени, то есть внутри его личного пузырька, существенно не менялось. Свет в иллюминаторах звездного корабля мог вспыхивать алым и угасать до полной черноты. Там, снаружи, пляска атомов могла замедляться до плавного вальса и музыка могла затихнуть и слиться в одну чистую ноту. И все же внутри корабля время будет проходить мимо Тома Гардена в том же ритме дюжины вздохов и семидесяти двух ударов пульса в минуту, со случайным першением в горле и закономерным появлением морщинок на лице.

Его личное ощущение времени оставалось всегда неизменным, с какой бы скоростью он ни пытался убежать от него.

Итак, первой мыслью Тома Гардена была мысль о том, что мертвые люди находятся вне этих четырех координатных осей пространства и времени. Смерть — это иное место, вернее, это не совсем место. Смерть — это полная абстракция.

И никогда, никогда время не идет вспять. Ни Гарден, ни любой другой человек не сможет переместиться назад в то время, которое было, но прошло, так же как он не сможет сесть позади себя.

Поэтому даже в смерти Том Гарден должен продолжать движение вперед во времени… Разве это не правильно? Он должен был прибыть в данное место, совершив путешествие из ближайшей точки «там позади» до ближайшей точки «там впереди». Как обычно. Ведь так?

Второй мыслью Гардена было осознание факта: все люди, населявшие его сны, были… им самим. Каждый из них умер, но его личность продолжала движение.

Во всех этих жизнях он сражался — мечом, пистолетом и просто голыми руками. Он покупал и продавал конину и бриллианты, бумагу и земли, старинные автомобили и сомнительную живопись, наркотики и спиртное, музыку. Он делал детей, вино, карьеру, покаянные жесты. Он плел любовные интриги, рыбацкие сети и паутину обмана; созерцал мимолетные видения и разнузданные сны. Он сеял пшеницу, кукурузу и панику, разводил телят, гладиолусы и канитель, возводил соборы и напраслину. Он растрачивал деньги и время, силы юности и отцовские наследства. Он считал часы в залах суда и приемных врачей, на вокзалах и в аэропортах. Ходил на деловые встречи и похороны, поминки и маскарады, совершал восхождения на вершины и падал в пучину отчаяния. А однажды он отправился в Святую Землю, чтобы там умереть.

Третьей мыслью Тома Гардена была мысль о том, что ему знакомо это место. И хотя знал, что время никогда — никогда! — не может идти вспять, он мгновенно понял, что этой прелестной зеленой долины с утренним туманом, стелющимся над журчащим потоком, не существует вот уже девять веков.

Снова он лежал на боку, упершись в землю плечом и коленом, локтем и бедром. Руки были стянуты сзади. Глаза были открыты и созерцали зеленые ростки с точки зрения жуков и червяков.

— Ну, теперь ты вспомнил?

Голос принадлежал Хасану — Гарри Санди. Его английский был отточен, певуч и по-прежнему насмешлив. Но теперь Гарден уловил в этом голосе нотку печали, словно Хасан говорил с тяжелым вздохом.

Гарден напряг руки, и они разлетелись в стороны. Веревки, которыми Том был связан там, в чулане возле реакторного зала электростанции, не сумели пересечь время и попасть в это место.

Он поднял голову, перевернулся и встал на четвереньки, полностью владея ногами и руками. Гарден был готов прыгнуть в любом направлении, напасть или уклониться от удара, в зависимости от того, где находится Хасан и что он собирается делать.

Хасан стоял на плоской вершине скалы, уронив руки, подняв подбородок, выпятив грудь и закрыв глаза — ни дать ни взять ныряльщик перед прыжком.

— Я помню, — сказал Гарден, медленно поднимаясь на ноги. — Это Камень, да?

Глаза Хасана распахнулись.

— Да, будь он проклят. Девять столетий я хранил его осколки. Я изучал их, молился на них, подвергал воздействию электрического тока и магнитных полей, мысленно разговаривал с ними и созерцал их. А они — как были, так и есть — всего лишь кусочки агата. Снова и снова через годы я отыскивал тебя в твоих плотских оболочках. Проверял тебя, подвергая воздействию крошечных частиц камня. И реакция твоя была всегда чрезвычайно острой. Что же это за Камень, который дает тебе такую мощь? И что есть ты, если из всех людей на Земле Камень служит только тебе?

Гарден размышлял над этим вопросом две минуты, а может быть, два года.

— Я — тот, кто похитил Камень из первоначального места, — сказал он.

— Я вспоминаю твою историю… Ты — тот самый Локи?

— Нет, я просто частица первичного духа, который люди назвали этим именем. Моя отцовская ипостась имела много имен на разных языках: Шанс, Пан, Пак, Старый Ник, Кихот, Люцифер, Шайтан, Мо-Куи, Джек Фрост. Я — непредсказуемый и неожиданный, своевольный и, порой, злонамеренный, а потому, как правило, нежеланный. И я всегда появляюсь внезапно.