Миры Роджера Желязны. Том 1
Шрифт:
Глава 9
Из всех меланхолических тем, какая, согласно всеобщему мнению человечества, является наиболее грустной? Смерть — гласит очевидный ответ. «А когда, — спрошу я, — эта наиболее меланхолическая тема является и наиболее поэтичной?» И на этот вопрос ответ очевиден: когда она более всего сопряжена с Красотой. Стало быть, смерть красивой женщины есть самый поэтический в мире предмет изображения — и в равной степени справедливо и несомненно, что рассказ об этом лучше всего вложить в уста безутешного влюбленного.
Это было уже в апреле, когда солнышко сияло сквозь голубой лоскут, который мы, шуты, называем небом. Ночи становились все шумней, все оживленнее — звучали гитары, танцевали зажигательное фламенко. Пока во дворе веселились вокруг костров, из замка в северной стороне доносился шум идущего там пира. Однако все устали развлекаться — и во дворе крепости, и в замке. Принц Просперо обрюзг, располнел, стал приволакивать ногу. Прошел слух, что он теперь разнообразит свои развлечения приемом восточных наркотиков — курит бенгальский опиум, который, опять же по слухам, вызывает жуткие кошмары.
Я не присутствовал при том, что случилось. Мы с Анни совершали нашу обычную вечернюю прогулку — невзирая на мрачные обстоятельства, эти прогулки наедине с Анни я числю среди счастливейших часов моей жизни. Это был свет среди мрака и отчаяния — особенно яркий благодаря контрасту.
Мы прогуливались по освещенной свечами галерее и любовались восхитительным мастерством ткачей прошлого. Стены были увешаны гобеленами — хоть и обветшалыми, нуждавшимися в починке, но тонкой работы. Внезапно к нам подбежала запыхавшаяся служанка жены одного министра. Она ухватила Анни за рукав и шепотом, суеверно боясь говорить вслух, торопливо поведала моей подруге о том, чему была свидетельницей всего несколько минут назад.
У меня в груди все похолодело, когда я разобрал слова: «Ах, бедняжка, такой ужас, такой ужас!..»
Служанка побежала дальше — разносить весть по монастырю, а я встревоженно уставился на Анни. Она поняла мой немой вопрос и кивнула.
— Да, Трипетта. Принц в компании с семью своими министрами пробовали новые вина и новый африканский наркотик, который, как говорят, дарует на короткое время божественное безумие. Они послали за танцовщицей — развлекать их.
Тут она сделала долгую паузу, собираясь с духом.
— Словом, они заставили ее пить вино, — продолжила Анни. — Такой крохе не нужно много, чтобы сильно опьянеть. Затем ее принудили танцевать на столе. Она потеряла равновесие, упала — и сломала себе шею.
Я онемел. Кровь бросилась мне в голову — я с трудом подавил в себе желание немедленно кинуться в замок и зарубить принца-подлеца. Но лишь потому, что был более чем уверен, что месть настигнет Просперо и без моих усилий.
Вскоре я был в склепе, где хоронили умерших с тех пор, как принц и его свита заперлись в крепости. Миниатюрное тельце как раз заносили на доске. Анни тихо охнула, когда увидела смертельно бледное личико покойной, ее неестественно изогнутую шею.
Я боялся за собственную шею, когда шел к Петерсу, чтобы сообщить о страшном несчастье. Деваться было некуда — было бы стыдно перепоручить эту миссию кому-нибудь другому. Я долго не отпускал руку Анни перед тем, как попрощаться с ней.
Мой страх оказался оправданным. Когда
я коротко изложил происшедшее, глаза Петерса остекленели, лицо почернело. Он принялся колотить кулаками по стене, ругаясь самыми жуткими ругательствами. Пока он кричал, я отошел в самый дальний угол — не ведая, как долго он будет бесноваться и не обратит ли свою слепую ярость на меня.Но ему хватило минуты, чтобы взять себя в руки. Я подошел поближе к нему.
— Ах, Эдди, — сказал он. — Она была такая крохотная, такая беззащитная. Кому она мешала? Что ж, я не успокоюсь, пока этот человек не умрет — а это случится скоро. Я отправлю его туда, где ему и следует быть, в геенну огненную.
Я хотел сочувственно тронуть товарища за плечо, но передумал — в таком настроении к нему лучше не подходить.
— Слушайте, — сказал я, — ее вы не поднимете из могилы тем, что кинетесь в покои принца и позволите лучникам сделать из вас подушечку для иголок.
Пока я говорил, он схватил кирпич и сжал его в руке. Послышался скрежещущий звук. Петерс разжал кулак. На пол посыпались осколки кирпича.
— Да вы слышите меня или нет? — не унимался я, мысленно перекрестившись, чтобы Петерсу не пришло в голову проделать с моей рукой то, что он проделал с кирпичом. — Вы всем силачам силач — ну и что? Стрела одинаково быстро останавливает сердце и хлюпика, и Геркулеса.
— Ты прав, парень, прав. Ох как ты прав, — забормотал он. — Не бойся, я его прикончу с умом. Я пошлю миледи хоть дюжину принцев, чтоб ихние призраки были у нее на побегушках. Ты прав…
Он стремительно вышел из нашей комнатки и двинулся в южном направлении.
Я хотел было догнать его, но Петерс произнес суровым голосом, водружая парик из медвежьей шкуры на свою лысую голову:
— Нет, нет, Эдди. Предоставьте мне действовать самому — так оно будет лучше. Вот увидите.
Судя по всему, он провел ночь, забившись в одну из келий. Я проходил по коридорам южного здания — и слышал откуда-то то плач, то заунывное пение.
Он не только плакал и пел. Он и думал. Из того, что за этим последовало, я понял, что Петерс нашел верный ход — снова воспользоваться своей личиной шута.
На следующий день он изложил мажордому принца идею нового развлечения: дескать, сделаем вид, что в крепости вырвались из цепей восемь орангутангов, которых комедианты готовили к представлению, — мужчины здорово перетрусят, а дамы — кто развизжится, кто шлепнется в обморок. Словом, первосортная потеха!
Надо просто переодеть в мохнатые костюмы восьмерых здоровых мужчин, чтобы они напоминали обезьян, и сковать их попарно цепями. По сигналу они ворвутся в пиршественный зал, начнут буйствовать и вопить обезьяньими голосами. Как пить дать, кто-нибудь из принцевых гостей в штаны наложит от страха!
Насколько я понял, принц Просперо пришел в восторг, услышав об этой идее своего любимого шута. Благо в крепости имелся запас нужных шкур, принц не только одобрил идею, но и внес существенное изменение в нее: он приказал изготовить восемь орангутаньих нарядов к вечеру, чтобы он сам и семеро его министров могли вырядиться в них и застращать всех собравшихся на пир.
В этот вечер и мне предстояло появиться перед пирующими — выполнить кое-какие акробатические трюки и показать сноровку Эмерсона.