Миры за мирами
Шрифт:
Стоя, тот оказался вдвое ниже Дедули (который был вдвое ниже взрослого мужчины) и, к тому же, сгорблен и скрючен. Его лицо, шишковатое, как древесный корень, было бурым и грубым, словно кора. Грязь на его коже вообще не была грязью, но выглядела так же естественно, как волосы на человеческих руках. Он заморгал на Дедулю глазами, подобными сапфирам-близнецам.
— Ты ж из фейриев, точно? — спросил Дедуля и маленький человечек рассмеялся. Это был один из тех духов земли, которых наши предки звали дован шиг [2] … а римляне называли гномами. Народ тайного величия, те, кто перемещались в земле, как рыба в воде.
2
Дован шиг [domhan siog (ирл.)] - сказочный мир
— Меня Пак’о’лином
Дедуля заморгал на фейри. — Не просил я награды… — отвечал он, но гном прыгнул за куст и исчез. Под светом луны Дедуля побрёл назад, в отчий дом и всю ночь грезил о Самоцветном Королевстве, искрящемся в земных глубинах. На следующий вечер он снова отправился в лес и Пак’о’лин ждал его, сидя на замшелом бревне.
— Следуй за мной, — велел гном и поскакал через поваленные стволы к отдалённому склону.
Там он показал Дедуле некую пещеру, где залегала неоткрытая мощная золотая жила. — Утром приведи сюда своего отца, — сказал Пак'о'лин, — и вы никогда больше не будете голодать. Ваш род будет процветать на этой зелёной земле. — Затем Пак'о'лин передал Дедуле слова короля Гоба. Он сказал, что Король Земли будет присматривать за Карриками, дабы их обходили горе и раздор… пока они верны мудрости киаллах [3] … Древним Обычаям.
3
Киаллах – [ciallath (ирл.)] - понимание, осознавание
Может, Дедуля рассказал мне всё это, потому что я был лучшим слушателем в семье… видимо, потому, что не мог разговаривать или хотя бы даже спрашивать. В младенчестве я перенёс ужасную лихорадку, которая оставила меня без голоса. В пятнадцать лет я всё ещё пребывал безмолвным.
Дедуля возвёл наш фамильный замок и отстроил поместье Карриков на золото, унаследованное от отца — золото, полученное, благодаря гномьей премудрости. Он держался Древних Обычаев, пока мог, но его сын — Донал Каррик, мой отец — отринул их. Отец никогда не верил историям Дедули о гномах и вместо этого принял слово католических священников, что заявились в наши холмы. Как оказалось, мой отец поставил не на ту лошадку. Теперь Изумрудным Островом [4] владели протестанты. Они заклеймили моего отца и деда, как еретиков. И они дали нам, Каррикам, выбор: лишиться наших земель или лишиться наших жизней.
4
Изумрудный Остров - Ирландия
Отец решил начать новую жизнь в Новом Свете. Когда мы стали собирать вещи для великого путешествия, Дедуля слёг. Я понимал, что он не вынесет переезда с нами. За день до смерти он позвал меня к своему недужному ложу, прошептав в промежутках между прерывистым кашлем.
— Кормак… славный паренёк, — проговорил он. — В Единой Земле есть много миров. Запомни всё, что я тебе скажу. Это гномы забрали твой голос в детстве. Это значит, что ты особенный, Кормак. Однажды они вернут его тебе… когда он понадобится больше всего. Присмотри… присмотри за своей сестрой. Там, куда вы отправляетесь, не место для нежных юных девушек.
Я пообещал ему, кивнув и пожав руку, что запомню это. На него напал приступ кашля и мать отослала меня прочь. На следующий день он скончался.
«В Единой Земле есть много миров».
Я вновь услышал слова Дедули, когда заметил, как гном помахал мне с его могилы.
Переход через Великий Океан изобиловал штормами. Всё, чем мы владели, было увязано и убрано под палубу. Я делил одну каюту с матерью, отцом и Миарой, моей двенадцатилетней сестрой. Шестеро верных отцовских вилланов делили другую каюту. На борту были и ещё переселенцы, спасающиеся от религиозных гонений, мечтающие о золотых богатствах или бегущие из-за таинственных проступков. Мы расхаживали по вымокшим палубам «Изгнанника» и в свой срок морская болезнь добралась до каждого из нас.
Во время худшего из штормов двух моряков смыло за борт и больше их не видели. Когда моя напало моё собственное недомогание, я вцепился в леер, пока корабль подскакивал и раскачивался, как свихнувшийся великан. Я выблёвывал потроха в пенящуюся чёрную воду. Я слыхал, как кое-кто из команды толковал о морских чудовищах, что рыщут в этих водах и это наполняло меня необычайным страхом.
Однажды,
когда я забрёл в грузовой трюм, то увидел что-то тёмное, мелькнувшее в груде бочек и ящиков. Мне подумалось, что это была здоровая крыса, вредитель, забравшийся в трюм, в надежде закусить нашими припасами. Я достаточно заскучал, чтобы заинтересоваться возможностью поохотиться на крысу и вытащил нож, который дал мне отец. Я крался между обвязанными тросом коробками. По полу метнулась тень и моих ушей достиг звук крохотных шагов по палубе. Я почувствовал запах цветущей зелёной земли, столь чуждый этому месту и услышал что-то, во что не поверил… хихиканье. Мне привиделись два сверкающих сапфира, воззрившихся на меня из самого тёмного уголка трюма. Я кинулся к ступеням на верхнюю палубу. Весь остаток путешествия я никогда больше туда не спускался.Мой отец подбадривал нас в этих морских мытарствах, как только мог. — У нас будет широкая зелёная долина, вся целиком наша, — говорил он. — Леса там полны добычи, а вода слаще мёда. Новое графство Каррик будет более великим и более процветающим, чем то, что мы покинули. И все мы будем там счастливы, дети. Когда-нибудь вы вырастите там собственных детей. Увидите… мы будем свободны от религиозных догматов, вольны думать сами. Там, куда мы направляемся, никто не станет принуждать вас поклоняться их богу. Мы держим курс на рай.
Моя мать более реалистично смотрела на то, что лежало впереди, но она разделяла оптимизм моего отца, если не его красноречивые слова. Я слушал и улыбался, как и Миара, но мы с сестрой боялись. Мы убеждали себя, что ничто не может быть хуже, чем это два месяца морской воды, галет и качающейся палубы. Когда мы наконец заметили зелёную береговую линию, было уже начало весны. Мы резвились от радости под хлопающими парусами.
Холмы Колонии были выше и массивнее тех, что мы оставили позади. Леса здесь были густыми, мириады деревьев уходили к самому западному горизонту. Мы немного задержались в поселении колонистов, которое окружал частокол, срубленный из огромных каштанов. Мы набрали целый обоз из фургонов, некоторое количество скота, что поможет нам с продовольствием, несколько серых мулов и более чем достаточно лошадей. Мой отец часто разговаривал с жестколицыми лонгхантерами [5] … мужчинами, что исследовали таинственные земли за линией пиков. Мы собирались отправиться в ту глухомань.
5
Лонгхантер (или долгий охотник) – исследователь и охотник 18-го века, который отправлялся в экспедиции на американский фронтир на шесть месяцев за один раз
Мой отец со своими спутниками пили виски в таверне с несколькими подобными людьми. Он позволил мне пойти вместе с ним, хотя вместо виски я пил горячий чай. Они беседовали о Революции, о войне против империи… беседовали о Красномундирниках [6] , Независимости и Налогах, и очень многих вещах, помимо того. Но мой отец интересовался лишь землёй за горами. Он нанял лонгхантера по имени Бун [7] , чтобы провести нас за горный хребет и через Провал [8] . Это был единственный путь к земельному наделу, который он приобрёл у некоего южного барона. Как видно, Бун не раз хаживал этим путём.
6
Красномундирники - британские солдаты
7
Дэниэл Бун — американский первопоселенец и охотник, чьи приключения сделали его одним из первых народных героев Соединённых Штатов Америки. Несмотря на сопротивление индейцев, для которых Кентукки был традиционным местом охоты, в 1775 году Бун проложил дорогу, известную как Дорога диких мест, через Камберлендский перевал к реке Кентукки. Там он основал город Бунсборо, одно из первых англоязычных поселений к западу от гор Аппалачи.
8
Камберлендское ущелье — находящийся на востоке США перевал через цепь Камберлендских гор, в Аппалачах
— Вам понадобится то же самое, что необходимо каждому пионеру, — заявил Бун моему отцу. — Доброе ружьё, добрая лошадь и добрая жена.
Мой отец рассмеялся. — Все три у меня есть… и добрый сын впридачу! — Он взъерошил мне волосы, гордо представив меня Буну. Траппер заявил, что, похоже, парень я крепкий. Он улыбнулся мне, показав жёлтые зубы. Его лицо было жёстким, как подошва, а взор по-ястребиному остёр.
— Как тебя зовут, сынок? — спросил он.
— Он не разговаривает, — ответил мой отец.