Миша
Шрифт:
"Стихи писать очень просто, нужно только посмотреть на что-нибудь, вот и всё, а они уж сами сложатся. Пускай папа не форсит, я тоже захочу, так буду писать книжки, да ещё стихами. Научусь ставить знаки препинания и "ять" где надо, вот и буду. Рама, мама, упряма, дама. Из этого тоже можно сделать стихи, а я не хочу. Я не буду писать стихи и дневник тоже. Если вам не интересно, так и мне тоже, и не надо заставлять меня писать. И, пожалуйста, не приставайте ко мне".
Мише стало так грустно, что он чуть-чуть не заплакал, но в это время пришла учительница Ксения Ивановна,
– Здравствуй, - сказала она.
– Отчего ты такой надутый?
Миша важно нахмурил брови:
– Не мешайте мне!
– проговорил он папиным голосом и написал в тетрадке:
"Папа называет учительницу курносенькой девчушкой и что ей ещё надо в куклы играть".
– Что с тобой?
– удивилась учительница, растирая кукольными лапками свои розовые щёки.
– Что ты пишешь?
– Нельзя сказать, - ответил Миша.
– Это папа велел написать дневник и всё интересное, о чём я думаю. Обо всём.
– Что же ты придумал интересного?
– спросила учительница, заглянув в тетрадку.
– Ещё ничего нет, только стихи, - сказал Миша.
– Ошибок-то, ошибок!
– воскликнула учительница.
– Стихи, да. Ну, это, конечно, папа сочинил, а не ты...
Миша снова обиделся: что такое? Никто не верит ему! И сказал учительнице:
– Если так, тогда я не буду заниматься!
– Это почему-с?
– Потому, что не буду!
Тут учительница прочитала то, что Миша написал о ней, покраснела, взглянула в зеркало и тоже обиделась:
– Ах ты, и про меня написал, вот как! Это правда, что папа говорит?
– Вы думаете, он вас боится?
– спросил Миша.
Учительница подумала, ещё раз взглянула в зеркало и сказала:
– Так не хочешь заниматься?
– Нет.
– Хорошо. Пойду спрошу, как посмотрит на это мама.
Она ушла.
Миша посмотрел вслед ей и стал писать: "Я накапризничал Ксении Ивановне, как мама папе, пусть она не пристаёт и не мешает. Если меня никто не любит, то всё равно. Потом я извинюсь перед учительницей и тоже запишу в тетрадку. И буду писать целый день, как папа, и никто меня не увидит. И обедать не буду никогда, даже когда на сладкое печёные яблоки. Не буду ночью спать, всё пишу-пишу, и пусть мама утром говорит мне, как папе, что я изведусь и у меня будут нервы. И плачет. А мне всё равно. Если меня никто не любит, так уж всё равно".
Он едва успел дописать, как в комнату вошла мама с Ксенией Ивановной; мама молча взяла у него тетрадку, и её милые глаза, улыбаясь, стали читать Мишины мысли.
– Господи, - тихонько воскликнула она.
– Ах, какой... Нет, это нужно показать отцу!
Она ушла с тетрадкой в руках.
"Накажут!" - подумал Миша и спросил учительницу:
– Наябедничали?
– Но если ты не слушаешься...
– Я не лошадь, чтобы слушаться...
– Миша!
– вскричала учительница, но Миша сердито продолжал:
– Я не могу учиться и думать обо всём и всё записывать...
Он мог бы сказать ещё многое, но вошла горничная и сказала, что его зовёт папа.
– Слушай-ка, брат!
– заговорил папа, придерживая ладонью усы, чтобы они не шевелились, а в другой
Папины серые глаза светились весело, а мама лежала на диване, уткнув голову в кучу маленьких подушек, и плечи её дрожали, как будто она смеялась.
"Не накажут", - догадался Миша.
Папа поставил его перед собой, сжал коленями и, приподняв пальцем Мишин подбородок, спросил:
– Ты капризничаешь, да?
– Да, капризничаю, - сознался Миша.
– А зачем это?
– Так.
– Ну, всё-таки зачем?
– Да я не знаю, - сказал Миша, подумав.
– Ты не обращаешь на меня внимания, мама тоже не обращает, и учительница тоже... нет, она не тоже, она пристаёт!
– Ты обиделся?
– тихонько спросил папа.
– Ну да, обиделся, конечно...
– А ты не обижайся!
– дружески посоветовал папа.
– Это не я тебя обижаю и не мама, - видишь, она хохочет тихонько, валяясь на диване? И мне тоже смешно, да я уж потом похохочу...
– А почему смешно?
– спросил Миша.
– Я тебе скажу почему, только после.
– Нет, почему?
– настаивал Миша.
– Да, видишь ли, ты у нас очень смешной!
– Ну-у, - недоверчиво сказал Миша.
Папа посадил его на колени себе и сказал, пощекотав за ухом:
– Давай говорить серьёзно, ладно?
– Ладно, - согласился Миша и нахмурил брови.
– Никто тебя не обижал, это плохая погода обижает тебя, понял? Была бы хорошая погода, солнце, весна, ты бы гулял, и всё было бы хорошо! А в дневнике ты чепуху написал...
– Сам велел, - сказал Миша, пожимая плечами.
– Ну, брат, чепуху писать я тебя не просил!
– Может, не просил, - согласился Миша.
– Я уж не помню. А у меня чепуха вышла?
– Вышла, брат!
– сказал папа, качая головой.
– А у тебя, когда ты пишешь, тоже чепуха выходит?
– спросил Миша.
Мама вскочила с дивана и убежала, точно у неё кофе перекипел, она даже зафыркала, как фыркает кипящий кофейник. Миша понял, что это она смеётся, но только не хочет показать, что ей смешно.
Эти взрослые - тоже порядочные притворяшки. Папе тоже хотелось смеяться, он надул щёки докрасна, ощетинил усы и фыркал носом.
– У меня, - сказал он, - тоже иногда чепуха выходит. Это очень трудно писать, чтобы всё было хорошо и правдиво. Стишки ты придумал неплохо, а всё остальное не годится.
– Почему?
– спросил Миша.
– Сердито очень. Ты у меня - критик, а я не знал этого, - ты всех критикуешь. Это нужно начинать с себя самого, ты сначала себя хорошенько раскритикуй. А то и этого не надо, давай лучше бросим писать дневник.
Раскрашивая красным и синим карандашом папину бумагу, Миша сказал:
– Давай бросим, а то это тоже скучно, как учиться. Только ты сам ведь выдумал это, - ты сказал: "Пиши, будет интересно". Я и стал писать, а ничего не случилось. Слушай-ка, можно сегодня не учиться?
– Почему?
– спросил папа.
– Я лучше почитаю с Ксенией Ивановной.
– Можно не учиться, - весело согласился папа.
– Только нам с тобой надобно извиниться перед учительницей, а то мы наговорили и написали про неё не... ладно!