Мишель Фуко
Шрифт:
[371] *
16 декабря 1972 года, в субботу, в четыре часа дня на бульваре перед «Рексом» раздаются крики: «Звери, расисты, убийцы!»
Человек десять пробиваются друг к другу у входа на станцию метро «Бон-Нувель»…
Сто тридцать шесть интеллектуалов призвали население выйти на улицу «в знак протеста и траура»: несколько дней назад рабочий-алжирец Мохаммед Диаб был убит в комиссариате при весьма сомнительных обстоятельствах. Префектура полиции запретила демонстрации и поручила силам безопасности разгонять людей, если будет хотя бы малейшее их скопление. Натиск длится всего несколько минут. Полицейские предпочли не связываться с людьми известными. Но, поскольку Фуко и Клод Мориак не унимались и вырвали из рук полицейских нескольких задержанных, с ними поступили так же, как с другими. Побои, оскорбления…
371
Mauriac C. Les Espaces imaginaires. Т. И. Le Temps immobile. Livre de poche. P. 293–294.
В конце концов, Клода
Фуко не вступил ни в одну политическую организацию. Однако в то время он сблизился с маоистскими кругами и с группой «За народное дело», с которой был тесно связан Даниэль Дефер. Во всех акциях, к которым имел отношение Фуко, идет ли речь о деятельности «Группы информации о тюрьмах» или комитета «Джелали», участие маоистов было весьма заметным. И Фуко активно посещал собрания комитетов «Правда-Правосудие», создававшихся повсюду маоистами. Так, в конце ноября 1972 года он присутствовал на митинге, созванном комитетом Гренобля и собравшем полторы тысячи человек. Речь шла об ответственности администрации за пожар в дансинге « 5/» в городке Сен-Лоран-дю- Пон, случившемся в 1970 году — там погибло сто пятьдесят человек. Фуко берет слово.
Он говорит о положении тех молодых, которые могут найти лишь работу чернорабочих или грузчиков и получают смехотворные зарплаты. И добавляет: «Должны же они проводить где-то время, раз уж у них нет своего жилья. И тут наносится следующий удар: чтобы попасть в дансинг, клиент платит 12 или 15 франков. Стакан апельсинового сока стоит 8 франков и т. д. Так вот, я считаю, что этих юношей и девушек эксплуатируют и обирают…» Пояснив, что обворовывание происходит через «бандитский налог», фактически рэкет кафе, баров и дансингов, Фуко перешел к связям между политиками и этой формой коррупции. И заключил: «Страна тайно или явно, бесшумно или под фанфары, но страна опутывается сетью: депутат с кокардой, Союз правых республиканцев, полиция — параллельная и непараллельная — все это обступает население и заставляет его идти в ногу или молчать. А чем же занята администрация? У нее лишь одно дело, и она с ним прекрасно справляется: закрыть глаза и ни во что не вмешиваться. Отстроить и открыть “ 5/7 5?? Пожалуйста. Пожар? Пожалуйста. Она повсюду попустительствует тем, кто хочет нажиться» [372] .
372
La Verite Rhone-Alpes, № 3, decembre 1972. Фрагмент выступления Фуко в слегка измененном виде цитируется в: La Cause du peuple — J’accuse, № 33, dcembre 1972. Там же напечатана фотография: Мишель Фуко на трибуне.
В 1972 году Мишель Фуко, Андре Глюксман, Жан-Пьер Ле Дантек и Ален Гайсмар приняли участие в специальном номере «Les Temps modernes», «подготовленном активистами маоистского движения». Фуко опубликовал пространную беседу с Пьером Виктором о народном правосудии. Настоящее имя Пьера Виктора — Бенни Леви. Он — один из лидеров маоистского движения. С 1973 года он будет секретарем Сартра — последним. Пьер Виктор и Филипп Гави выступают как собеседники Сартра в книге «Право на бунт». Виктор был инициатором бесед, опубликованных Сартром в 1980 году, незадолго до смерти, и вызвавших оторопь людей, близких к философу, и гневные слезы Симоны де Бовуар, недоумевавшей, как могла его мысль прийти к совершенно чуждым ему темам. Нужно сказать, что Пьер Виктор, покинув воинствующее крыло французских маоистов, ударился в религию и стал ортодоксальным иудеем. Впоследствии он изучал еврейскую философию и религию [373] .
373
Об отношениях между Жаном Полем Сартром и Пьером Виктором, а также о реакции Симоны де Бовуар на выход книги см.: Cohen- Solal A. Sartre, 1905–1980. Paris, Gallimard, 1985. P. 628–656, а также: Beauvoir S. de. La Ceremonie des adieux. Paris, Gallimard, 1981.
Но все это будет позже. А пока Виктор является, по свидетельствам многих, «харизматическим лидером» небольшой армии «сопротивленцев»: в начале семидесятых годов воинствующие маоисты думали о себе именно так и соответственно строили свою жизнь. Они были «сопротивленцами» в стране, оккупированной патрональной властью и армией полицейских. Мысль о диалоге с Фуко родилась в июне 1971 года, после неофициального расследования по делу Жобера, в котором тот принимал самое непосредственное участие. Маоисты хотели, чтобы полиция предстала перед народным судом. Подобный суд созывался в 1970 году в Лансе, где погибло много шахтеров; тогда ответчиком являлась Угольная компания. В этом процессе, получившем некоторый резонанс, одним из основных действующих лиц был Сартр. Диалог Виктора и Фуко, опубликованный в «Les Temps modernes», открывается рассмотрением понятия «народный суд». Фуко ненавидит само понятие «суд».
«Нужно понять, — говорит он, — могут ли акты народного правосудия принимать форму суда. Я полагаю, что суд вовсе не является естественной формой народного правосудия, что его историческая роль состоит скорее в том, чтобы схватить, подчинить и уничтожить народное правосудие, заключив его в рамки институций, характерных для государственного аппарата». Напомнив о событиях сентября 1792 года, он добавляет: «Сентябрьские казни были одновременно и военными действиями, направленными
против внутреннего врага, и актами мщения угнетателям. Разве на фоне жестокой схватки это не было народным правосудием, по крайней мере, в первом приближении: ответом на угнетение, полезным со стратегической точки зрения и политически необходимым? Однако едва казни начались, как представители Парижской коммуны и сочувствующие им вмешались и организовали импровизированные суды: судьи за столом, представляющие инстанцию, противопоставленную как народу, требующему мести, так и обвиняемым — “виновным” или “невиновным”; допросы, позволяющие добиться “правды” или “признания”; совещания, обеспечивающие “справедливость”; институт власти. Что это, если не эмбрион, пусть даже самый худосочный, государственного аппарата? Возможность угнетать целый класс? Разве помещение между народом и врагами нейтральной инстанции, призванной отличать правду от лжи, виновного от невиновного, справедливое от несправедливого, не является чем-то противоположным народному правосудию? Способом вырвать оружие борьбы и передать его идеальному судилищу? Поэтому-то я и задаюсь вопросом, не следует ли видеть в суде не форму народного правосудия, а его деформацию».Ответ Пьера Виктора:
«Да, но давай обратимся не к буржуазной, а к пролетарской революции. Возьмем Китай: первый этап — идеологическое вовлечение масс в революцию, мятежи в деревнях, акты правосудия со стороны крестьян по отношению к врагам, уничтожение деспотов, ответ на репрессии, насчитывавшие множество веков. Казни врагов народа умножаются,
и, думаю, мы можем согласиться с тем, что они представляют собой народное правосудие. Итак, все идет хорошо: у крестьян наметанный глаз и они наводят справедливый порядок в деревнях. Но вот наступает следующая стадия — создание китайской Красной армии. Теперь наряду с восставшими массами и врагами появляется инструмент унификации — эта Красная армия. С этого момента акты народного правосудия сдерживаются и дисциплинируются. Нужен судебный орган, приводящий всевозможные акты мести в соответствии с правом, народным правом, не имеющим ничего общего со старой феодальной юриспруденцией. Необходима уверенность, что казнь или другой акт мести не является простым сведением счетов, то есть реваншем эгоизма над аппаратом угнетения, также основанным на эгоизме, в чистом виде. И в этом случае мы имеем дело с тем, что ты называешь третьей силой, противопоставленной и массам, и их угнетателям. Будешь ли ты и в связи с этим примером утверждать, что народный суд — это не форма правосудия, а его деформация?»
Фуко: «Ты действительно полагаешь, что речь идет об инстанции, вставшей между массами и угнетателями? Я так не думаю. В этом случае, как мне кажется, массы сами превратились в посредника между теми, кто отделился от них, от их воли ради совершения личной мести, и теми, кто мог восприниматься в качестве врага народа, но имел все шансы пострадать из-за личных мотивов…»
На протяжении всей беседы — а это целых сорок страниц текста — Фуко излагает свое видение истории юридической системы и одного из ее проявлений — суда. В этом диалоге больше всего поражает полярность взглядов. Пьер Виктор — сторонник порядка, организованности, аппарата власти… Фуко упорствует в неприятии институтов власти и говорит о неизбежном соскальзывании в них всякого движения и всякой революции. Вот как он описывает, что такое суд: «Давай разберем, что означает пространство суда, расстановка людей, судящих или судимых. Здесь есть своя идеология. Что же это за расстановка? Стол, за столом — судьи: это третьи лица, удаленные на некоторое расстояние от обеих сторон.
Отведенное судьям место указывает, во-первых, на их нейтральность, во-вторых, на то, что не существует предварительного решения, что оно будет принято в ходе процесса, после того, как выскажутся обе стороны, в соответствии с принципом установления истины и некоторыми представлениями о справедливости и несправедливости и, в-третьих, что это решение будет иметь силу. Вот что стоит за пространственной организацией суда. Сама идея, что есть люди, соблюдающие нейтралитет по отношению к обеим сторонам, что они в состоянии судить в соответствии с представлениями о законности, имеющими безусловный приоритет, и что их решение должно иметь силу, думаю, очень далека от народного правосудия и глубоко чужда ему. Народное правосудие включает не три элемента, а два — народных масс и их врагов».
Отвечая на замечания Виктора, то и дело ссылавшегося на Китай и революционный суд, Фуко говорит:
«В обществе, подобном нашему, аппарат правосудия всегда был чрезвычайно важным инструментом государства, но его история оставалась в тени. Изучается история права, история экономики, но история правосудия, юридической практики, того, что представляла собой судебная система, каковы были системы подавления — об этом говорится редко. Я думаю, что правосудие как государственный аппарат играет исключительную роль в истории. <…> Начиная с некоторого момента судебная система, выполнявшая в Средние века главным образом фискальные функции, была втянута в антибунтарскую борьбу. До этого подавление народных восстаний поручалось военным. Впоследствии его стала осуществлять сложная система — “правосудие — полиция — тюрьма”. <…> Вот почему радикальный снос аппарата правосудия и всего, что напоминает судебную систему, происходящий в процессе революции, носит лишь временный характер, а все то, что напоминает идеологию и позволяет этой идеологии украдкой втереться в народные практики, должно быть заклеймено».
Собеседники подробно обсуждают политические и идеологические горизонты французского левого движения начала семидесятых годов. Становится очевидным, что Фуко не вполне разделял взгляды группы, с которой он был связан.
Фуко: «Ты говоришь: “Это находится под идеологическим контролем пролетариата”. Хотелось бы знать, что ты понимаешь под “идеологией пролетариата”».
Виктор: «Учение Мао Цзэдуна».
Фуко: «Хорошо, но вряд ли ты станешь отрицать, что французский пролетариат в основной своей массе вовсе не мыслит в соответствии с этим учением, которое к тому же не является революционным в полном смысле этого слова».