Мишель - Морской волк

Мало-помалу металл посинел, потом покраснел.

С Мишеля градом катил пот, лицо его лихорадочно горело, глаза почти ничего не видели от яркого света. Резак ему приходилось держать обеими руками — он оказался довольно тяжелым.

Мальчик сжал зубы, но не отступил. Наконец, когда он уже начал сомневаться, сможет ли продержаться еще хоть немного, металлический лист поддался. Он скрючился и развалился — образовалась дыра сантиметра в три-четыре.

Измученный Мишель выключил паяльник, достал из ящика зубило, которое тоже захватил с собой, вставил его в отверстие, выпрямился… и вдруг покачнулся, ударившись плечом о переборку.

"Ну вот, уже на ногах не стою", — подумал он. Но тут же сообразил, что дело вовсе не в усталости…

Корабль резко накренился!

— Уже? — в ужасе прошептал Мишель. — Как же я теперь успею спасти тех, кто в кубрике?

На мгновение при слове "спасти" перед его мысленным взором возникли шлюпки — они, как и прежде, спокойно висели на своих местах. Как было бы хорошо бросить все, спустить одну из них на воду и уплыть как можно дальше от обреченного корабля! Но то была лишь мимолетная слабость, вызванная чрезмерной усталостью, картина, нарисованная не желающим подчиняться измученной воле разумом.

Отчаяние придало Мишелю новые силы, и он принялся зубилом расширять отверстие, проделанное газовым резаком.

Вскоре металлическая обшивка смялась, раздался оглушительный треск — и дверь поддалась.

Мишель выронил инструмент и прислонился спиной к переборке. Руки и ноги у него дрожали, лицо горело.

Сквозь щель из кубрика плыл густой лекарственный запах. Мальчик не сразу заставил себя войти: он боялся того, что может там увидеть.

Наконец он выпрямился и сделал шаг к двери, но тут же отпрянул. Запах слишком сильный… А если и он отравится?

Мишель вернулся на кухню, нашел тряпку и наполнил ведерко пресной водой. Намочив ткань, он обвязал ею лицо.

Ударом ноги мальчик распахнул дверь. В кубрике было темно, и Мишель включил фонарик. Обходя лежавшие прямо на полу человеческие тела, он прошел к иллюминаторам и распахнул их настежь.

Стараясь не дышать, мальчик выскочил обратно в коридор. Пусть сквозняком выдует пары газа. Пытаясь заглушить собственное нетерпение и беспокойство, Мишель решил, что морякам хорошо сейчас глотнуть чего-нибудь горячего, и отправился на камбуз готовить кофе.

Он машинально делал все, что необходимо, а сам все гадал, какую картину застанет, вернувшись в кубрик.

Минут через двадцать два больших кофейника были готовы. Мишель взял один из них и, прихватив корзинку со стаканами, пошел обратно.

Надеясь, что помещение успело достаточно проветриться, он зажег фонарик и бесстрашно шагнул внутрь.

Жуткая картина открылась его взору.

Здесь находились, по-видимому, все члены экипажа. Одни лежали на койках, другие — поперек перевернутых лавок, третьи — прямо на полу.

Взволнованный страшным зрелищем, Мишель совершенно растерялся. На неподвижных лицах не было видно ни малейших признаков жизни.

Но тут он заметил, что грудь матроса, лежавшего к нему ближе других, чуть заметно колышется. А из глубины помещения вдруг донесся раскатистый храп! Мальчику хотелось прыгать от радости, смеяться, петь… но вместо этого он принялся лихорадочно искать брата.

Вскоре он наткнулся на растянувшегося на полу боцмана. Но, заглянув в лицо каждому из спящих матросов, мальчик вынужден был признать очевидное: Даниеля в кубрике не было.

Горло у него перехватило от горя. Борясь с подступающими слезами, он снова и снова обходил кубрик. Судя по всему, матросы, лежащие на койках, отдыхали после дежурства, когда начал действовать газ, а те, что валялись на полу, несли вахту в момент нападения пиратов.

Но здесь не оказалось ни капитана Памье, ни лейтенанта Тревье!

Пощупав пульс одному-другому, Мишель убедился, что матросы спят. Он сходил на палубу за ведерком с водой и тряпкой и попробовал потереть лоб и виски спящих. Три раза пришлось мальчику наполнять ведро, прежде чем он достиг хоть какого-то результата.

Наконец, один за другим, матросы начали ворчать и морщиться от холодных компрессов. Мишель пытался говорить с ними, тормошил, уговаривал проснуться… Но разве можно словами победить действие усыпляющего газа?

Они проспали уже пять часов. Но, может быть, теперь, когда в кубрик проник свежий воздух, этот кошмар прекратится?

Ведь вода продолжала и продолжала поступать в машинное отделение…

Наконец один из матросов — кажется, смазчик — открыл глаза. Но тут же снова зажмурился от яркого света. Затем еще раз, уже более осторожно, приподнял веки.

— Голова!.. — простонал он.

Мишель почувствовал горячую симпатию к этому человеку, в общем-то незнакомому — за время плавания он не обменялся с ним и несколькими словами. Но это был первый друг, которого он встретил после многих часов одиночества, часов таких напряженных, что они вполне могли показаться сутками.

Мишель засуетился — помог матросу приподняться, посадил его, прислонив к переборке. Затем принес чашку кофе и, поддерживая голову "больного", влил ему в рот несколько глотков еще горячей жидкости.

Тот подавился, закашлялся и пробурчал:

— Фу… несладкий!

Мишель от такого замечания просто потерял дар речи: не столько потому, что он и в самом деле забыл положить в кофе сахар, сколько из-за комичности ситуации. Человека, пережившего нападение пиратов, усыпленного газом, с трудом приходящего в себя, беспокоил вкус кофе!

Потихоньку все в кубрике начало приходить в движение: люди зевали, потягивались, удивленно таращились на свет…

Мишель переходил от одного к другому, помогал, поддерживал, обносил кофе.

И вдруг среди негромкого гула голосов просыпающихся раздался хриплый возглас:

— Тонем! Корабль ложится на борт! Скорее от этого крика, чем от кофе, моряки окончательно пришли в себя. Некоторые даже вскочили на ноги и, покачиваясь, заковыляли к выходу.

— Шлюпки на воду! — приказал другой голос.

Боцман с трудом приподнялся и достал из кармана свисток. Трудно было ожидать такой энергии от не вполне еще пришедшего в себя человека, но несколькими переливчатыми сигналами он сумел привести в чувство впавших в панику матросов.