Миссионер

Некоторое время они шли молча. Алена все порывалась что-то сказать, набирала воздух в легкие, поднимала на него глаза, но... снова выдыхала и молча шла рядом. Андрей глядел по сторонам, удивлялся своему петляющему в поисках грибов азартному взгляду, слышал эти дыхательные упражнения, но помогать ей не торопился.

— Андрей, я всю ночь не спала, — жалобно пропищала она, наконец. — И поняла, что люблю тебя, вот...

— Я тоже тебя люблю.

— Правда!.. — воскликнула она, но осеклась — слишком буднично это было сказано. И что-то не заключает ее в объятья, не запечатлевает страстного поцелуя на ее устах. Идет себе дальше и глазами рыщет по сухим иголкам и комлям. Вслух же сказала: — Что-то не очень-то верится.

— Почему?

— Ну, как-то не заметно... — потерянно сообщила она, а в голове звенела обида: ну, не буду же я тебе про объятья и поцелуи говорить, чурбан ты, деревянный по пояс... Вслух: — Я ночью несколько раз порывалась пойти к тебе.

— Я знаю. И знаю, что прийти ко мне ты не могла, даже если бы очень захотела.

— Это почему же? — дернула она плечиком.

— Потому что я обращался за помощью именно к тем силам, которые не отпускают.

— Ты издеваешься?

— Совсем нет. Сейчас поясню. У любого мужчины перед Богом только одна жена. Если у меня с этой одной семьи не получилось, то я в этом и виновен. Или я сумею вернуть ее — или буду жить безбрачно. Таково мое решение. А тебя, тем не менее, люблю. Как сестру. Поверь, это выше того, чего хочешь ты. Мы постоянно путаем любовь с похотью. Вот ты сейчас проверь себя. Я объяснил тебе, что со мной никаких телес­ных отношений не будет. И сколько после этого в тебе осталось этой твоей любви?

— Нисколько, — буркнула Алена и отвернулась.

— А я тебя люблю еще больше. Потому что теперь ты имеешь на меня обиду, зло, и мне нужно будет больше стараться, чтобы сохранить к тебе прежнее доброе отношение.

— А у меня уже никаких отношений.

— А вот это неправда. Когда обида пройдет, тогда и посмотришь трезвым оком.

Хоть и пытался он говорить спокойно, но острое чувство жалости постоянно росло в нем. Еще совсем недавно он бы поддался этой сладкой волне, которая так и раскачивала его. Еще совсем недавно он бы безумно радовался этому признанию красивой, неглупой, воспитанной девушки. Но сейчас между этой, как говорят, естественной реакцией и его душой, требующей очищения, выросла мощная стена. Такую же он строил и в ее душе своей ночной молитвой. Он знал, как ей сейчас плохо, как вопит ее женское самолюбие, но потакать ее похоти и гордыне он уже не мог. Не имел права.

— Прости меня, Аленушка, я знаю, что тебе сейчас плохо. И я хоть непроизвольно, но все же виноват в этих твоих переживаниях. И готов загладить свою вину. Я буду тебе не просто братом, а очень хорошим братом. Буду заботиться о тебе, помогать, защищать тебя от врагов. Сопельки тебе вытирать.

Он вынул носовой платок, повертел, проверяя его чистоту, и приложил к ее мокрым глазам.

— А погулять теперь с тобой можно будет? — сквозь слезы и улыбку, всхлипы и вздохи спросила она.

— Не только можно, теперь просто необходимо! Ведь мы брат и сестра, и обязаны отвечать друг за друга. Ну, что — мир?

— Чурбан ты все-таки! И зануда. Такая бы партия получилась... — уже улыбалась она, вытирая покрасневший нос.

— Конечно, чурбан, только в печь не бросай, — покладисто согласился он, зацепил большой палец левой руки за воображаемую жилетку, правую руку выпростал вперед и шутливо провозгласил: — Есть такая партия!

Солнце поднималось все выше. Жаркое марево обволакивало дачный поселок, проникая в каждый уголок дома, под навесы и сень деревьев; густыми слоями нависало над прудом и надувными бассейнами, где плескались дети и собаки. Юрий, поминутно отирая пот с гладких щек, упрямо ковырял лопатой присохшую землю под цветы. Андрей таскал из дома какие-то замысловатые корневища и втыкал их в ямки под руководством Лиды. Алена с Иришкой поливали лейками только что посаженное.

Скрипнула калитка, и по гравийной дорожке заскрипели чьи-то тяжелые шаги.

— Надо же! Только что видел тебя по телевизору в новостях — и вот уже ты собственной персоной, — Юрий снял белую тряпичную перчатку и протянул гостю руку. — Знакомься, Борис Борисыч, брат мой Андрей. Младшенький... Остальное ты уже знаешь.

«Остальное» криво усмехнулось, но смолчало. Андрей тоже снял перчатки, поднялся с колен. Лысоватый господин и ему протянул вялую, влажную от пота ладонь.

— Борис, может, по стаканчику холодненького? — Юра порывисто шагнул на веранду. — Андрей, ты тоже глотни кваску, Лидок его ставила. Я-дре-нааай!

— Можно, если холодненького, — привычно принимал проявление уважения к своей несомненно важной персоне господин в грязно-белых теннисных шортах. — Да я потрепаться зашел. Дома жарко, народу полно понаехало, а поговорить не с кем. Скучно, сосед... В тебя вон хоть стрелять собирались, все развлечение какое-то. А у меня одна болтовня да бумажки. А говорят: власть!..

— На вот «божолю» твою любимую, бедолага ты наш.

— «Божолюшку» — это хорошо, — он отхлебнул большой глоток из запотелого стакана, пополоскал рот и удовлетворенно проглотил. — Звонил на Петровку, мне доложили, что всю эту банду, что готовила покушение, уже арестовали. Твой генерал хорошо сработал, умеет людей своих защищать. Только все равно — его или сломают, или купят. Ладно, хватит о работе.

Он повернулся к Андрею и долго изучал его. Андрей потягивал квас и безмятежно любовался проделанной земляной работой. Там, на грядке, все еще копались «девчонки», ворча на прохлаждающихся мужиков, духоту и прогнозируя грозу.

— А ты, Андрей, чем на хлеб зарабатываешь?

— Строю.

— Мне нужен в помощники свой человек. Вокруг меня на работе одни сволочи продажные. Юрик говорил, что ты честный малый. Хочешь со мной поработать?

— Не-а.

— Ты ж не знаешь еще ничего.

— Как не знать. Справки, отчеты, звонки, стукачество, деньги, опять деньги, загранкомандировки, машина, дача, страх, инфаркт.

— Во дает! — сосед метнул в Юру взгляд. Тот молча улыбался. — Это вот так об нас народ думает?

— Я не ругаюсь матом, поэтому мнение народа «об вас» пока замолчу.

— Слушай, Андрей, ты мне нравишься все больше. Ты первый за несколько последних лет, кто так со мной говорит.

— Это потому, что за забор этого дачного местечка такие, как я, обычно не попадают.

— Ладно, парень, ладно. Давай пока нежные чувства народа к своим верным слугам, как ты говоришь, «замолчим». Тебе чего, денег не надо? Да перед тобой на задних лапках целые регионы будут прыгать. Это же власть! Это же — силища! — сосед мазнул по лицу обильно выступивший пот.

— Я где-то читал, что богатый — это не тот, у кого много денег, а тот, кому их хватает. В этом смысле у меня все в порядке. А власть... ложь все это. Все те, которые у нынешней власти, — марионетки деревянные, не больше. А это опьяняющее чувство своей значительности — от слепоты и помрачения ума.

— Это что-то новенькое, — сосед встал и навис своим округлым животом над сидящим в низком шезлонге Андреем. Юрий, еле сдерживая смех, любовался мизансценой.

— Наоборот, старо все это, как наш падший мир, — Андрей говорил тихо, почти шепотом.

— Борис, я же тебе говорил, что он не такой, как мы, — все шире улыбался Юрий, глядя на своего нервного соседа.

— Как это не такой? У него что, две головы или он не мужик? — вздрагивая потным животом, вопрошал сосед. — Или он чокнутый совсем? Э, нет! Вот это вряд ли… Тут что-то другое. Тут принципиальное! У меня подчиненные аж подметки рвут — лезут наверх, а этот... мягко выражаясь, брат твой, понимаешь, и ухом не ведет. Я ему такое! А он... Так что попрошу ваших объяснений, молодой человек!