Миссия в Париже

Военнопленных с трудом разместили в двух амбарах. С утра до полудня они терпеливо ждали своей участи. Потом начали тихо роптать.

Глава тринадцатая

Кольцов тем временем сидел на телефоне в Кременчуге. Еще с вечера он пытался добыть вагоны, чтобы доставить пленных в Харьков. Там бы он снял с себя эту непосильную тяжесть и ответственность, там пусть другие бы ломали голову над тем, как поступить с этими пятьюстами пленными, чем их накормить, где разместить.

Но даже мудрый бывший портной, а ныне начальник кременчугской железнодорожной станции Маргулис, на которого Кольцов так рассчитывал, ничем не смог ему помочь и даже ничего не посоветовал. Проходящие через Кременчуг составы были доверху заполнены военными грузами и даже в товарных вагонах подвозили к фронту мобилизованную по всей России молодежь. Фрунзе заканчивал подготовку к решительному наступлению на Врангеля, и все, что касалось фронта, имело неоспоримый приоритет. На узловых станциях поклажи, не имеющие военного назначения, сгружались, а вагоны передавались в распоряжение военных комендантов. О военнопленных никто с Кольцовым даже разговаривать не хотел. Не помогали ни просьбы, ни уговоры, ни даже угрозы и предъявление удостоверения полномочного представителя ВЧК.

Оставалась последняя надежда: на Особый отдел ВЧК при Южном фронте, а точнее, на Гольдмана, который занимался всеми чекистскими хозяйственными делами.

Но Гольдмана нигде не могли найти. Он отозвался лишь к обеду. Кольцов подробно поведал ему обо всех своих приключениях, изложил свою нынешнюю проблему: на станции Бурты под охраной находится больше пятисот плененных им белогвардейцев. Они уже около суток не кормлены, их надо доставить в Харьков для решения дальнейшей судьбы.

Гольдман думал недолго.

– Слушай меня внимательно, Паша. Нам сейчас здесь, в Харькове, не до твоих белогвардейцев. Надеюсь, сам понимаешь, почему. Ни теплушек, ни даже товарных вагонов ни я и никто другой достать тебе не смогут. Выкручивайся сам.

– Хороший совет, ничего себе! – иронично отозвался Кольцов.

Гольдман пропустил эту реплику Кольцова мимо ушей.

– Был бы ты где-то поближе, возможно, я тебе бы помог. Но до Кременчуга мой авторитет не дотягивается. Постараюсь договориться с военным комендантом Кременчуга, чтобы выслали в Бурты полевую кухню.

– Я с ним говорил.

– И что?

– Отказал. По той же причине: вагоны нужны исключительно для военных грузов.

– Он прав. Своих людей к фронту с трудом перебрасываем.

– Эти тоже уже не чужие. Они – военнопленные.

– Вот именно. Ты – не бонна. И они – не гимназисты, а плененные белогвардейцы, – жестко произнес Гольдман. – Ситуация сам знаешь какая… не до гуманизма.

– Не совсем вас понял.

– Подумай – поймешь.

Кольцов, конечно же, понимал, куда клонит Гольдман. Но не верил, не хотел верить, что это может предлагать добрейший, веселый, всегда готовый прийти на помощь Исаак Абрамович Гольдман. Или Кольцов что-то недослышал? Или не совсем его понял?

– Я прошу совета! – раздраженно сказал в телефонную трубку Кольцов. – Если не помощи, то хотя бы совета!

– За советом обратись к военному коменданту Кременчуга, он там ближе. Он подскажет. Надеюсь, ты не все патроны израсходовал. Я тебе с хорошим запасом выдал.

Вот теперь Кольцов все понял. Теперь все стало на свои места.

– Я не стану расстреливать! – с отчаянием закричал Кольцов, хотя и услышал, что на том конце Гольдман уже положил трубку. – Я не палач! Я не умею убивать безоружных!

Он еще долго продолжал держать трубку возле уха, словно надеялся снова услышать голос Гольдмана и тот скажет, что Кольцов неправильно его понял.

Но трубка молчала. И он, наконец, медленно повесил ее на рычаг.

Круг замкнулся. Надо было возвращаться в Бурты. Там ждали хороших вестей. Но хороших вестей он привезти не мог. Их просто не было.

– Можно, я скажу? – спросил Бушкин.

– Говорите, Бушкин, – устало сказал Кольцов. – Возможность слушать – это то единственное, что у меня еще остается.

– Попали мы как-то в засаду, – начал Бушкин.

– «Мы» – это кто?

– Наш бронепоезд. И Лев Давыдович с нами. Впереди разрушенный мост, а сзади рельсы подорвали. Ни взад, ни вперед. Спасибо, наши подоспели, выручили. Человек четыреста беляков в плен взяли. Куда их девать? Лев Давыдович велел им подорванный путь исправить. Потрудились, исправили. А дальше что? Пострелять, и только. А уже и жалко их стало. Они ведь для нас старались.

– Ты мне всю эту жалостливую историю пропусти! – нетерпеливо сказал Кольцов. – Дело говори. Времени для бесед у нас нет.

– Я – дело. Лев Давыдович перед ними выступил. Вот умеет человек говорить! Ни одному артисту так не под силу. Другой раз даже у меня слезу вышибал. Так вот! После речи Льва Давыдовича все они захотели в Красную армию влиться. Ну, командир полка фильтрацию, как положено, произвел. Ну, отделил мужиков от интеллигенции. Мужиков большинство оказалось. Как и у наших. Пропорция примерно та же. Мужик ведь не за власть воюет. Он – за землю, за справедливость. Отфильтрованные мужики полк пополнили. А с интеллигенцией командир полка беседу провел, с каждым в отдельности разобрался. Откровенных врагов человек пять оказалось. А остальные, вроде нашего подпоручика Алехина, «химические» офицеры. Куда ветер подует, туда они и клонятся. Тоже рядовыми в полк влились. Ну а тех пятерых, конечно…

– Замысловатая история, – грустно усмехнулся Кольцов.

– А чего! – не согласился Бушкин. – Отфильтруем мужиков, выдадим справки, что они до фронта добираются. Печать начальник станции Бурты поставит. И пусть идут… пехом. Народ прокормит.

– Ну да! Так они и пойдут на фронт!

– Может, кто и не пойдет. У кого на нашей стороне дом или какая родня. Ну и те, конечно, у которых руки по локоть в крови. Все равно и они никуда не денутся. Справедливая пуля и их найдет.

– А что, есть и такая?

– А то как же! Каждому воздается по делам его. Война кончается. Гречкосеи скоро нужнее солдат станут. Вон как земля пулями засеяна. Ну а тех наших, кто после фильтрации не покажется, военному коменданту Кременчуга сдадим. Пусть он с ними разбирается. Мы с вами главное дело сделали. Пусть и они чуток потрудятся. А может, у нас таких и не окажется. Одиннадцать, помните, застрелились?

– Ну что ж. Пожалуй, – задумчиво согласился Кольцов. – Ничего другого мы все равно, кажется, не придумаем. Да и времени ни на что другое у нас уже нет.