Миссия Йемен.В/ч № 44708
Шрифт:
…Учиться водить машину я начал сам в 1979 году, в Мафракском гарнизоне. Вот так просто, сел за руль старенького военного джипа Toyota, и стал учиться прямо на поле для строевых занятий, в свободное время. Через какое-то время, оценив навыки, хабиры мои доверили мне вести уже «настоящую», полноприводную Toyota Land Cruiser, по дороге с работы, хотя, прав, конечно, у меня никаких не было, да кто их спрашивал? Ни одного разу, ни одного, ни один дорожный полицейский ни одну машину с советскими специалистами просто так, для разговора не остановил. Да я, честно говоря, не видел, чтоб и йеменцев останавливали «для проверки документов», если только в военное время, да на блок-постах. На дорогах в стране — «гаишников» просто нет, есть только военные, на постах. Во — первых, самих дорожных полицейских в Йемене, прямо скажем, было немного, во-вторых,
Лирическое отступление: про уникальность российского опыта можно писать много, к сожалению, ничего это не изменит, «гаишники» по-прежнему будут жить по своей «конституции», а мы по своей. Несколько лет назад в Москве у меня был случай, останавливает меня «просто так» гаишник, я спрашиваю:
— А чего вы меня остановили, что случилось такое?
— Как что? В стране война идет, — на полном серьезе отвечает гаишник, увлеченно принюхиваясь и проверяя документы.
Война у них не кончается, вот беда. Кому война, как говориться,…
В общем, по моему глубокому убеждению реформы в России начнутся только тогда, когда ликвидируется служба ГАИ в ее сегодняшнем преступно — коррупционном варианте, и еще когда построят приличный аэропорт № 1, за который не будет стыдно, об этом я уже писал.
…В один из таких рейсов из бригады в Таизз, на спуске с горы у меня лопнуло, просто взорвалось колесо, поймав какую-то кость на дороге, инстинктивно я почти удержал машину, но все равно в конце — концов она перевернулась, вместе с нами, и завалилась в кювет. (Хабиры мои, намного более опытные в вождении, потом вину с меня полностью сняли, это был, действительно, форс-мажор, с этой чортовой костью). Тут же нас облепило местное население, подъехал трактор… и предложил за кругленькую сумму риалов вытащить нас на дорогу. Вот я до сих пор не могу понять, то ли у йеменцев такое потребительское отношение к иностранцам, как к денежным мешкам, то ли они решили на своей собственной армии, то бишь, государстве (у нас были черно — красные, «танковые» армейские номера) таким образом заработать. А может просто попался нехарактерный корыстный хлопец, а я уж обобщения делаю…Но осадок остался. Чужая душа — потемки, это правильно говорят, тем более чужая культура и чужой уклад жизни.
Работа и «рабство»
Совсем недавно я встретился со своим «однополчанином», Анатолием Кушниренко, тем самым Толиком, с которым в далеком 77-ом приземлился впервые на благословенной земле Счастливой Аравии. Теперь он, конечно, уже давно Анатолий Иванович, давно демобилизовался из армии, но формы не теряет, да и арабский не забывает, с ним связана работа, что порадовало, ведь столько лет прошло. (Я, например, уже почти 18 лет с арабским не связан, иногда только для развлечения коллег из арабских стран демонстрирую былые способности, да с таксистами где-нибудь в Париже или Цюрихе разговоришься ненароком…). В коротком нашем, захлебывающемся от эмоций и воспоминаний разговоре, то и дело всплывали «а как мы тогда, а?», «а помнишь?»… Помнишь?
«Помнишь, как Митрич из машины выпал?»
Помню, еще бы, сам ехал тогда в компании в гости к Исмаилу, очень мы удивились, когда на очередном повороте вдруг не увидели в машине Митрича. Слава богу, он только поцарапался чуть, вывалившись в кювет из открытого армейского джипа.
«Помнишь, как наклейки с машин снимали?».
Стыдно, но, конечно, помню. Блестящие пластмассовые наклейки Toyota, Nissan, и прочие… Машины, конечно, в Сане далеко не первой свежести, все битые — перебитые, но разве это оправдывает юношеский вандализм? Хорошо еще нам никто не навалял за это дело…
«Помнишь, как к медсестрам из Госпиталя за спиртом бегали?»
Убей, не помню, значит — не бегал. Или бегал?
Увы, далеко не все, как оказалось, мы помним. Память избирательна, то что значимо для тебя, отложилось яркой вспышкой, взрывом в глубинах сознания и периодически мучает ностальгией, приходя картинками прошлой жизни, вкусом прошлых лет, забытых эмоций во сне, то совершенно ничего не значит для людей, живших в это время на одной с тобой планете, в одной стране, даже в одном общежитии. А что-то значит, и именно это сближает, заставляет увлажняться глаза, искать старые телефоны, и надеяться, что все это будет
вечно. И всегда кажется, что еще будет время, вот соберусь с мыслями, все как следует вспомню и напишу, надо бы собраться всем… Не будет лучшего времени, чем сейчас, сегодня, когда ты об этом только подумал, нечего откладывать, это все иллюзии, что будет время — его, увы, катастрофически не хватает на всех и для всего. Поэтому я и решил описать свой первый виток рабочей карьеры, пусть и такой замысловатый, именно сейчас.Вся жизнь в колонии четко делилась на собственно работу, и на «внерабочее» время, которое, однако, редко можно было назвать совершенно свободным. Нет, конечно, удавалось и в город выбираться, не каждый день, но удавалось по магазинам или так, погулять по улицам. Совместные праздники отмечать разрешалось. Всегда оставалась в запасе ночь: и для книг и для писем…
Работа переводчика — не в собственно переводе переговоров, приемов, встреч, лекций, но и в «обслуживании» специалиста — подай, принеси, сходить в город, в дуккян, поторговаться. При нормальных отношениях ничего сверхсложного в этой сервисной составляющей нет, хуже, когда хабир по каким-то причинам, чаще просто из-за нереализованных начальственных амбиций, принимает позу начальника и «ставит» переводчика, т. е. играет в настоящую армию, по типу «я начальник — ты дурак», а это, к сожалению, бывало часто.
Из разряда переводческих анекдотов рассказы о том, как Главный Военный Советник в одной из арабских стран откомандировал на родину переводчика, который не сумел «перевести» в его беседе с каким-то министром эмоциональную фразу: «Прут как к теще на буфет». Трудно объяснить человеку, не имеющему понятия о филологии и вообще иностранных языках, как пластах разных культур, концентрированного сознания разных народов, что ни слова, ни тем более пословицы не переводятся. Переводится смысл, могут совпадать образы, но далеко не всегда, так что бедный переводчик как бы ни старался «перевести» эскападу про тещин буфет просто не мог, если б только волей обстоятельств и в силу своего фантастического профессионализма знал, какую причудливую форму такая сугубо русская метафора имеет в языке арабском. Но это, повторяю, из области фантастики.
Способов загрузить подчиненного по полной программе у армейского командира, коим является хабир, полно, бороться с произволом — себе дороже, поэтому, бывало, накапливалось глухое раздражение, «сносило» в оппозицию, огрызались по молодости!
Сейчас смешно вспомнить, как-то меня мой начальник группы военврачей, полковник Гриценко, прилюдно дернул за волосы, с комментарием, что, дескать, неуставная стрижка… Я вспылил: «Товарищ полковник, я — офицер!!!», дескать, что вы себе позволяете, я не солдат срочной службы. Но гораздо чаще местью хабиров было принуждение к исполнению всяческих регламентов, инструкций, загрузка никчемным многостраничным переводом, или принуждение к иступленному изучению трудов классиков марксизма-ленинизма на почти ежедневных политзанятиях, контроль за личным временем (могли вызвать в любое время), и принуждение к спортивным мероприятиям, или самодеятельности.
«Общественная» жизнь, в ее социалистическом смысле, устроена была весьма затейливо, затратно в смысле времени: если всем, чем предписано, заниматься, то его, времени, вообще не должно было хватать ни та что. Я совсем не против общих субботников, спортивных состязаний, концертов, но трудно на все это согласиться из-под палки, как ни крути, через какое-то время начинает тошнить от необходимости участия в коллективном действии, каким бы «веселым» он ни было.
Причем, это ощущение, оно безвременно — равно относится к любой общественно-экономической формации, будь то капитализм, коммунизм или еще что. Наверное, именно после «социалистических общественных мероприятий» у меня выработалась такая жуткая идиосинкразия к коллективным действиям, праздникам в кавычках, из под палки, осененным внешне пристойными лозунгами, вроде «мы вместе — одна семья», «вперед к победе..».
Праздник — это коллективная идентификация, где-то я недавно прочитал формулу. Но как быть с идентификацией по принуждению? Какой же это, к дьяволу, праздник тогда???
Нынешняя корпоративная жизнь во многом похожа на приснопамятную «соцреальность» именно, зачастую принуждением, как я говорю, формой «интеллектуального рабства», когда тебя, в общем-то, и не спрашивают, хочешь ты плясать, или не хочешь, или интересно ли тебе слушать лекцию о международном положении, или еще хуже читать ее, готовить.