Мистер Пип

К счастью, переводила я довольно бойко, и чем дальше, тем лучше; мне было спокойнее, когда люди просто слушали, не замечая моего участия. Навострив уши, они сосредоточенно склоняли головы набок, как собаки, которым мерещится в опасной близости шарканье веника.

Осиротевшего мистера Уоттса воспитала старая затворница, жившая в большом доме, окутанном паутиной. О своем детстве мистер Уоттс особо не распространялся. Школьные годы и вовсе пропустил. Рассказал про большой сад. Как помогал старушке с прополкой и посадками. Приключение выпало ему лишь однажды.

Когда мистеру Уоттсу исполнялось двенадцать лет, мисс Райан заказала для них двоих полет на воздушном шаре над домом и прилегающим к нему парком. По мере того как они плавно взмывали вверх, парк приобретал четкий рисунок. Мистера Уоттса тогда поразило, что огромный участок, покрытый, как ему казалось, дикими зарослями, был на самом деле спланирован самым тщательным образом и повторял узор ирландских кружев, которые подарил мисс Райан для подвенечного платья один человек, обещавший на ней жениться. Долгожданный день настал, но жених не явился. Этот человек был пилотом какой-то авиакомпании. За все годы, что мистер Уоттс воспитывался у мисс Райан, ее дивная посадочная полоса так и не приманила самолет жениха.

А за два дня до своего восемнадцатилетия мистер Уоттс, вернувшись домой, увидел, что мисс Райан лежит навзничь поперек клумбы, которую в тот день пропалывала от сорняков; на ее распухших руках остались садовые перчатки, соломенная шляпка была все еще завязана под подбородком, а на лбу ползала божья коровка, которую мистер Уоттс тут же пересадил на зеленый листок.

Родных у старушки не было; хотя усыновление мистера Уоттса и не было оформлено по всем правилам, завещание она составила в его пользу.

Прошли годы; наверное, мистер Уоттс даже упомянул, как именно они прошли. Сейчас уже не вспомнить, что он тогда сказал, вернее, что сказала я, когда переводила. Большей частью ничего существенного. Поэтому спешу перейти к решению мистера Уоттса поделить дом на две квартиры. Одну половину дома он сдает темнокожей красавице, приехавшей с нашего острова.

Никогда в жизни мистер Уоттс не видел такой черной кожи. Никогда не видел он и зубов такой ослепительной белизны, и таких озорных чертиков в глазах. Юный мистер Уоттс был околдован своей квартиранткой: ее чернотой, ее белым зубоврачебным халатом, и она, по его мнению, это знала, потому что терзала его нещадно. Сверкала улыбкой. Заигрывала. То приближалась, то отталкивала.

Жили они в одном доме. Их разделяла тонкая стенка: если приложить ухо, можно было узнать, что происходит на другой половине. Мистер Уоттс научился безошибочно распознавать любое занятие квартирантки. Включила радио — значит, стряпает. Он мог точно сказать, когда у нее наполнялась ванна. Знал, когда включался телевизор, и воочию представлял, как она сидит на полу, поджав ноги под свою кругленькую попку, — именно в такой позе он ее застал, когда однажды зашел получить квартирную плату. Мистер Уоттс приобщился к ее жизни, но вплотную подойти не мог — мешала перегородка.

Отслеживая все действия, которые совершались за перегородкой, мистер Уоттс с нетерпением ждал субботы: именно в этот день Грейс мыла голову и стирала белье, а мистер Уоттс рассчитывал точное время, когда у него под окном состоится помывочное шествие.

В те суровые края пришла зима. Ураганные ветры бились в стену дома. Вырывали с корнем деревья. Сдували, как пену, крыши с домов. В один из таких дней мистер Уоттс отворил дверь и увидел стоящую под дождем Грейс.

На этот счет у моей мамы имелись свои соображения. Она считала, что всему причиной — одиночество Грейс; мистер Уоттс — он что, его дело маленькое. А та просто истосковалась, повторяла мама.

Грейс зашла попросить совета. Она подумывала бросить учебу. Ей не нравилась стоматология, а в особенности бормашина. Разинутые рты, перепуганные глаза. Хуже нет, чем видеть эти глаза, сетовала она. Словно рыбу с крючка снимаешь, но тут-то — люди.

Той зимой преграду в виде стенки сменила другая преграда: деревянный стол, но одну сторону которого сидел мистер Уоттс, а по другую — Грейс. Они уже привязались друг к дружке. Стол мешал им до тех пор, пока Грейс как-то вечером не перенесла свой стул поближе к мистеру Уоттсу. Пристроившись рядышком, она взяла руку мистера Уоттса и положила себе на колено.

Среди слушателей раздались смешки. Кто-то присвистнул. Мистер Уоттс закивал и смущенно улыбнулся. Мы это оценили. У них, вероятно, завязался роман, но мистер Уоттс предпочел оставить это при себе. Ну, они ведь с Грейс все равно поженились, так что ему не было смысла разжигать наше любопытство. Но кое-что новое он все же поведал.

Обведя взглядом наши улыбающиеся лица, он, видно, рассудил, что более удобного момента не будет. Потеребил пуговицу на воротничке. Его белый костюм так и сверкал в отблесках огня.

— Моя драгоценная Грейс подарила мне большое счастье, — сказал он. — И самой большой радостью было рождение дочурки, которую мы назвали Сарой.

Мистер Уоттс замолчал, но не для того, чтобы я могла передать смысл его слов. Ему просто нужно было собраться с духом. Он вгляделся в темноту поверх языков пламени.

Все заметили, как он сглотнул, и наше молчание сгустилось.

Он покивал, вспоминая эту крошку. Заулыбался, и мы вместе с ним. Чуть было не рассмеялся, и мы уже были готовы последовать его примеру, но заговорил:

— Мы не могли на нее налюбоваться. Стояли над колыбелью и не сводили глаз с младенческого личика. — Он опять покивал своим воспоминаниям, а потом обратил взгляд к слушателям. — Между прочим, так белые становятся мулатами, а черные белыми. А будете искать виноватых — попадете пальцем в небо.

Кто понял, те рассмеялись. Некоторые из мятежников тоже хохотнули, чтобы не показать свою отсталость.

Мистер Уоттс продолжал:

— Как уже было сказано, я вступил в этот мир сиротой. Родителей я не помню. Фотографий не осталось. Я даже не представляю, как они выглядели. Но в облике малышки проступали черты моих покойных родителей. Я увидел глаза своей матери, ямочку на отцовском подбородке. Стоя над колыбелью, я жадно, как путешественник, впервые увидевший нехоженые земли, вглядывался в этот новый рельеф. Он был мне знаком, но трудно узнаваем. Под кофейного цвета кожей я увидел следы англо-валлийского наследия. Мы с Грейс вдвоем сотворили новый мир.

Изречение мистера Уоттса мне понравилась. Оно натолкнуто меня на мысли об отце. Может, он и не потерялся. Или мы не потерялись. Или просто ждали, чтобы нас нашли.

Будь у меня зеркальце, я бы тут же стала искать у себя хоть какое-нибудь сходство с пропавшим отцом. В заводях горных рек мое отражение каждый раз выглядело по-иному. Оно то мерцало, то темнело. Сейчас, присев на камень, я провела пальцами но лицу. Попытка не пытка — вдруг нашла бы несомненные папины черты. Мне вспомнилось, как в книге «Большие надежды» Пип только по форме букв на могильной плите решил, что его покойный отец был плотный и широкоплечий, смуглый, с черными курчавыми волосами.