"Мистер Рипли" + Отдельные детективы и триллеры. Компиляция. Книги 1-12
Шрифт:
Его мысли расплывались, словно подтаявшие на жарком солнце, и не позволяли ему, находящемуся в этой далекой, выжженной солнцем арабской стране представить картину того, что произошло в Нью-Йорке и что осталось за строчками ее скупого письма. Ингхэму вспомнилась история, рассказанная ему Адамсом: английская девушка улыбнулась, а быть может, просто задержала взгляд на арабе, который шел за ней по темному пляжу. И он ее изнасиловал. Так, во всяком случае, рассказывала девушка. Араб воспринял ее улыбку как зеленый свет. Правительство Туниса, дабы произвести хорошее впечатление на Запад, раздуло это дело и, подвергнув араба допросу с пристрастием,
После обеда Ингхэм сел за работу. Однако написал всего три страницы. Он был слишком возбужден.
Этим вечером он обедал с мужчиной в джинсах, на которого наткнулся в «Кафе де ла Плаж», куда тот зашел выпить часов в восемь. Мужчина первым заговорил с ним. Он и теперь пришел с немецкой овчаркой. Он был датчанином и говорил на прекрасном английском с едва заметным британским выговором. Звали его Андерс Иенсен, и он сообщил, что снимает квартиру напротив ресторана Мелика. Ингхэм попробовал букхах, который пил Иенсен, напоминавший вкусом то ли граппу, то ли текилу.
Ингхэм пребывал не в том настроении, чтобы распространяться о себе, но Иенсен не особо и расспрашивал. Ингхэм лишь сообщил, что он писатель и сейчас находится в месячном отпуске. Иенсен оказался художником. На вид ему можно было дать лет тридцать или чуть больше того.
— В Копенгагене у меня случился нервный срыв, — рассказывал Иенсен, улыбаясь своей отстраненной, холодной улыбкой. Сухощавый и загорелый, с прямыми светлыми волосами, он обладал странным, блуждающим выражением голубых глаз, которые словно не замечали того, что происходило вокруг. — Мой врач — психиатр — посоветовал мне поехать куда-нибудь в теплые края. Я здесь уже восемь месяцев.
— Вы удобно устроились?
Иенсен сказал, что у него совсем просто, к тому же он кое-что приспособил для своих нужд, посему Ингхэм решил, что его дом в действительности лишен каких-либо удобств.
— Я имел в виду, хорошие ли у вас условия для рисования?
— Освещение просто восхитительное, — улыбнулся Иенсен. — Почти никакой мебели, но в здешних краях она редкость. Когда вы хотите снять квартиру, вы спрашиваете: «Где кровать? Где стул? Где, черт побери, стол?» И вам отвечают, что все это будет завтра. Или на следующей неделе. Но дело в том, что здешние жители не пользуются мебелью. Спят на полу, на матрасах, складывают свою одежду в угол. Или бросают где попало. Но у меня, по крайней мере, есть кровать. И я сам смастерил себе стол из коробок и нескольких досок, которые подобрал на улице… Знаете, они сломали ногу моему псу. Он только недавно перестал хромать.
— Да вы что! — Ингхэм был шокирован.
— О, ни с того ни с сего взяли и швырнули в него здоровым камнем. Наверное, из окна. Дождались того момента, когда Хассо уляжется в тени дома. Дело в том, что здесь любят мучить животных. Возможно, чистокровная овчарка ввела их в большее искушение, чем простая собака. — Он погладил сидевшего рядом с его стулом пса. — Хассо никак не может успокоиться. Он терпеть не может арабов. Придурки. — Его губы снова тронула слабая, отстраненная улыбка. — Я рад, что Хассо послушный пес, не то он потрепал бы им шаровары по всей округе.
Ингхэм засмеялся:
— Есть тут один, в красных шароварах и тюрбане,
которому мне хотелось бы задать хорошую трепку. Он то и дело крутится возле моей машины, стоит мне только припарковать ее где-нибудь поблизости.Иенсен поднял вверх палец:
— Я знаю его. Это Абдулла. Настоящий сукин сын. Я видел, как он обчистил машину за две улицы отсюда прямо среди белого дня. — Иенсен засмеялся довольным, почти беззвучным смехом. У него были красивые, белые зубы. — И никто ничего не делает!
— Он вытаскивал чемодан?
— Какую-то одежду, как мне показалось. Он всегда может спихнуть ее на базаре. Думаю, я здесь не задержусь надолго из-за Хассо. Если они опять нападут на пса, то могут убить его. Да и все равно в августе здесь стоит адская жара.
Они принялись за вторую бутылку вина. В ресторане было совсем тихо. Лишь за двумя столиками сидели арабы, одни мужчины.
— Вам правится проводить отпуск в одиночку? — поинтересовался Иенсен.
— Да. Думаю, что да.
— Значит, вы сейчас ничего не пишете?
— Хм… нет. Я начал книгу. Не могу сказать, что тружусь в поте лица, но все же работаю.
К полуночи Ингхэм отправился вместе с Иенсеном взглянуть на его жилище. Это был небольшой белый домик с открывавшейся прямо на улицу дверью, которая запиралась на висячий замок. Иенсен включил тусклый свет, и они стали подниматься по белоснежной — и тем не менее мрачной — лестнице без перил. Откуда-то доносился запах мочи. Иенсен занимал большую комнату на втором этаже и еще две поменьше — этажом выше. Беспорядочно разбросанные холсты были прислонены к стенам и лежали на том самом, сооруженном из коробок и досок, столе, описанном Иенсеном. В одной из комнат наверху находилась небольшая газовая плита с двумя конфорками. Там был еще стул, на который никто из них не стал садиться. Они устроились прямо на полу, и Иенсен налил обоим красного вина.
Затем он зажег две свечи, вставленные в бутылки из-под вина. Иенсен сказал, что собирается в Тунис за кое-какими рисовальными принадлежностями. Он ездил туда автобусом. Ингхэм окинул взглядом висевшие повсюду картины. На них доминировал огненно-оранжевый цвет. Сплошная абстракция, насколько мог судить Ингхэм, хотя некоторые прямые линии и квадраты на них могли означать и дома. А на одной, похожей на натянутый на подрамник лоскут, вообще все смешалось. Ингхэм ничего не понял, поэтому не стал судить о ее художественном достоинстве.
— У вас здесь есть душ? — спросил Ингхэм.
— О, я пользуюсь ведром. Внизу, на террасе. Или на дворе. Там есть сток.
Внизу, на улице, послышались голоса двоих споривших мужчин. Иенсен поднял голову и прислушался. Мужчины прошли мимо. Их голоса звучали более сердито, чем обычно.
— Вы понимаете по-арабски? — спросил Ингхэм.
— Немного. Я не слишком утруждал себя его изучением. Но я легко схватываю чужой язык. Понимаю и могу объясняться с грехом пополам, как говорится.
Иенсен достал немного белого хлеба и сыра. Ингхэму ничего не хотелось есть. При свете свечи тарелка с сыром выглядела весьма живописной в ореоле таинственной тени вокруг. Лежавший на полу у двери пес глубоко вздохнул и погрузился в сон.
Спустя полчаса Иенсен положил ему руку на плечо и предложил провести ночь вместе, и тут до Ингхэма дошло, что он гомик или, по крайней мере, питает к этому склонность.
— Нет, у меня на улице машина, — отказался Ингхэм. — И спасибо вам за все.