Младший сын

Все эти празднества, пиры у бояр, венчание на новгородский стол в соборе, все это было как багряное фряжское вино, как кровь, что тоже ударяет в голову. И вот – отрезвление.

Вот здесь, за этим столом, сидели они тогда втроем. Он сидел там, напротив, на перекидной скамье. Дмитрий – здесь. Андрей, и не думая, сел сейчас, оказывается, на место братне. И опять покоробило. Хорошо Даниле, занят в своей мурье… Сын народился!

Семен говорит: «Мне не нужно, я для тебя, для князя». А он, князь, для кого? Сына и того нет. Феодора скоро приедет. Феодора еще молода, должна родить. Не наказан ли он бесплодием? Кем? И за что? (Каин и Авель!) Не убивал я брата своего! А кони всё ходили взад-вперед и кору грызли… и не ушли. (Господи, сжалься надо мной!) Так что же мне все-таки нужно?! Власть? Я сегодня отрекся от нее, подписав ряд с Новгродом. Одолеть брата? Я одолел его. Земля моя – и не его. А можно ли подчинить землю, ежели не хочет того земля?

Завоевать, сломать, залить кровью – это можно. А подчинить, сделать своей, чтобы дрожали, но и любили, чтобы гордились тобою, чтобы не оглядываться и не думать, – как смотрят, не усмехаются ли вслед? Чтобы смотрели и вслед подобострастно!

Строить каменные терема с золочеными кровлями, везти мрамор из замория, чтобы сотни слуг, опахала, вельмож раболепие? Чтобы Феодора в византийской парче, с индийскими жемчугами в ушах проплывала видением, надменно приподняв писаные брови и слегка опустив рисованные, удлиненные глаза… Для сего надобно быть императором, кесарем, господином в земле и в роде своем. (А истинный кесарь там, в расписных, в огромных, в неправдоподобно легких, готовых улететь шатрах», на зеленой траве, где дремлют чуткие кони и острия татарских копий да дымы только и прочерчивают затухающий вечерний лик красно-зеленой степной зари.) Да и где строить? В Городце, в смешном маленьком его городке волжском… Во Владимире, что вечно переходит от одного к другому? (Так для кого и строить?!) Здесь, в Новгороде, где ему оставили одно только имя княжое? Нет земли для дворцов и палат, земли прочной, своей, неотторжимой. Нет для него на Руси такой земли! Нет дома, ничего нет… Так что же он, победив, поражен? С кем же драться теперь? Кого же еще нужно победить, и зачем, и где, чтобы добиться наконец, чтобы стать тем сильным и властным, тем бестрепетно-великим, какого из него хочет сделать Семен – друг, слуга или змей-искуситель? Кого еще надо задавить, расточить, рассеять, чтобы наконец ощутить ее, эту власть, власть силы, власть, никому не дающую отчета ни в чем и ни в ком, от Бога ли или дьявола данную, самим ли взятую, но безмерную, в которой только и можно, верно, найти покой и забыть про себя самого!

Семен Тонильич должен сейчас войти. На днях прибывает Феодора. Он поведет ее за руку по ковровой дорожке от пристани сюда, к Городцу, к терему княжому. Будут тесниться глядельщики, будут толковать, сколь прекрасная княгиня Андреева, ахать, умиляться, шептать: «Из писаных писаная!» И сам он будет любоваться ею, как всегда, больше на людях, чем дома, в своем терему, – словно чужое стороннее обожание возвышало Феодору в его глазах… А может, так и есть? И она войдет сюда – высокие плечи – и скажет: «Здравствуй, князь!» И взглядом спросит о дворцах, о мраморах и яшмах разноличных, о пышности кесарския земли… У нее тоже ничего нет, кроме этого. Нет сына, что успокоил бы женщину, нет прочного дома. Одна только власть и жажда власти, что сжигает, сушит ее тело, ставшее уже чужим и жестким в постели, что сжигает ум и душу. Когда-то Семен намекал, теперь и она первая сказала ему, что он глуп, ибо упустил Дмитрия, что брата следовало казнить, только тогда станет безопасен престол. Сказала и не ужаснулась ни душой, ни видом. Сказала и скажет вновь… Что же не идет Семен?!

Семен входит. Андрей выпрямляется за столом, руки, пошевелясь, чтобы сжаться в кулаки, разжались. Сжатые кулаки неприличны князю. (О, он научился, и они доиграют эту игру до конца!) Семен входит. Он в дорогом и долгом платье, оплечье в виноцветных лалах, лицо озабочено.

– Беда, князь! Дмитрий перекрывает пути. А у нас во Владимире – только город оборонить, с Костромы и Нижнего не снимешь, чернь забунтует. Федор Черный в Сарае. Без него ярославцы не вступятся. Сами – одни не управим. Надо опять в Орду.

…Предстояло прежде всего добраться до Владимира. Дмитриевы заставы стояли по всем дорогам. Андрей, мало надеясь на крестное целование, забрал с собою старейших новгородских бояр с их дружинами (и для защиты в пути, и как залог, чтобы не перекинулись к брату). Посадника, Смена Михайловича, с ратью отправил в Торжок встречать и переправлять в Новгород хлебные обозы, что не сумел задержать Дмитрий. Прочих бояр Андрей отпустил назад, лишь дойдя до Владимира, откуда сам через Городец уехал в Орду.

Глава 61

Пять лет назад Тверь сгорела целиком. Хороводы хором, лабазы, пристани, княжой двор – все огонь взял без утечи. Осталась единая каменная церковь Козьмы и Демьяна да груды дымящихся бревен, среди которых суетливо рылись уцелевшие жители. Теперь только случайные осыпи золы на обрывах оврагов напоминали о том пожаре. Вновь по Волге тянулись амбары и клети, восходя вверх по берегу, толпясь, поражая бревенчатым изобилием опор и подрубов, вздымались по склонам, обжимая даже княжой двор, утесненный постройками горожан. И всё строились, строились, строились, выкидывая слободы за Волгу, туда, на устье Тверцы, где город был когда-то, еще до Ярослава Всеволодича. Перенесенный на правый берег, он теперь снова лез туда, ближе к новгородским пределам, к несносному, вечно враждебному Торжку, передовой заставе Великого Новгорода. Здесь, в стыке путей торговых, шла постоянная, хоть и не объявленная, купеческая война. Но уж вверх и вниз по Волге город рос без удержу, выкидываясь пригородами, торговыми рядками, и княжество росло точно так же: протягиваясь сильно вверх, до Зубцова и Ржевы, до литовского рубежа, и вниз, до Кашина, и за Кашин еще. И только ростовский Углич становился преградой этому суетливо-деловому, буйному и напористому движению Твери и тверичей. Но зато в городах и княжествах и вниз по Волге, аж до самого Сарая, спроси в любом рядке торговом: самый частый – тверской гость. Гость деловитый, разбитной, настырный и богатый, гость тороватый и гордый собой, своим княжеством. Князь у тверского гостя свой. В тереме княжом и Святослав Ярославич, покойного князя сынок, и вдова, мачеха Святослава, Ксения. (Даром что новгородская боярыня, давно уже стала своя, тверская. Сынка ростит, Михайлу, резов растет сынок, и статен, красовит, и в наученье книжном скор-толков… Охо-хо, не схлестнуться бы им со Святославом на матерых-то годах!) И Ксения примет гостя тверского, и обласкает, и расспросит о землях заморских, ордынских и дальних, Бухаре, Персии, Железных воротах, про ясов-касогов, про Кафу тороватую, про Царьград. Вызнает и новгородские тайности, и ганзейские новости, и смоленские, литовские ли дела. Паче послов купец – гость торговый – в княжом терему! Он и книжник в Твери, он и строитель, и храмоздатель, торговый человек, гость!

С мыта, с торговых пошлин богатых растет сила Твери, копятся рати, тучнеют боярские и княжеские стада. И мужик в лесах да на лугах, крепкий сидит мужик, деловой, расторопный; на праздниках – дракун и ёрник, в бою – наступчив и яр, с таким мужиком, да как не выстать на переды с им!

Стольным своим городом сделал Тверь Ярослав Всеволодич, великий князь владимирский, дед нынешнего Дмитрия, отец Александра. Великим князем был, в очередь свою, и сын его, тверской князь Ярослав Ярославич, что сидел на Твери, и на Новом Городе, и на владимирском золотом столе. Со смерти Ярослава прошел едва какой десяток лет, не забыли тверичи, ни бояре, ни горожане, ни купцы – гости торговые давешней чести.

Тверь город молодой, легкой. Да и мужик валом валит в тверские пределы, за Волгу, на Медведицу, на Пудицу… Идут и идут. Дале-то куды бежать? Там уж север, новгородские места, а туды еще, к Белозеру, Вологде, – не ближний свет, без князя не досягнешь. Да и к родным местам здесь словно бы ближе. И густела Тверь. Строилась. Богатела, сильнела. Ждала.

А князь, что князь? Князь у Твери свой, сынок Ярославов! Князю мы и подсказать можем. Чинно, без этого кругу да шуму, что в Новгороде Великом! У них там бояре не поладят – кажен год Торговою сторону водят на Софийску али наоборот да бьютце на Великом мосту. В Твери не так! Все-то по братствам, да по улицам, да по ремеслу. Старшие мастеры есть, купецкая старшина. Поговорят тихо, любовно, сами промеж себя. Ко князю чинно придут, сядут, бороды огладят: так и так, скажут, князь-государь, сударь-батюшка! Холопы мы тебе верные, а только с Новым Городом нонче торг прервать – всяко дело подорвать. Ты уж помилуй, посуди, с боярами посиди, а торговли нас не лишай, на казну свою, княжеску, руки не подымай. Митрий Саныч сам по себе, с братцем урядят, нет ли, а мы сами по себе, нас лонись пограбили, ноне опять того не хотим! Да и за старое добро еще не всё собрали серебро. А хлеб ноне дорог в Новгородской земле, тверскому гостю рады, привечают, дак примечай, зазывают – не зевай! Так-то, князь!

Святослав Ярославич сам едва ли бы решился ослушаться Дмитрия, хоть и говорили, и намекали, и с поклонами ходили уже к нему… Но решила все баба матерая, Ярославова вдова, Ксения Юрьевна. Хоть не кажной-то знает, а решила она. Верное дело! Посуди сам: к ней бояра новгороцки ездили? Ездили! Кланялися? Кланялися! Дары дарили? А кто был-то? Из пруссов, из бояр софийских, батюшка ейный, Юрий Михаилыч! Почто приезжал? Не с има?! Да ты слушай! Не с има! С има! Заодно ж! В таку пору да в годах своих престарелых дочку задумал поглядеть, княгиню великую? Не поверю, что просто так! Были речи там, всякие были речи! Нам-то с того что, нам любота, торгуем! А только она, баба, всему тому причина. И рать Святослав повел на Митрия с ейного совету! Она с норовом, баба-то, матера, матеруща, така – не подступи! Ей бы сынка-то повозрастее, дак и пасынка свово, князя бы Святослава подобрала под себя! Ета женка всем княгиням княгиня! Дочку-то старшую за волынского князя Юрья выдает! Ну! Сваты уж приезжали. По рукам ударено. Волынь – не ближний свет… То-то! Теперь, коли и Литва навалится, вместях ее бить: мы отселе, они оттоль. Думашь, не затем? Затем не затем, а и затем тоже! Туды бояр посылывала, знаем, сами помогали. Тоже и наш гость там не последний человек!

– Дак все ж, как теперь… Что ж – воевать с великим князем Митрием, что ли? Робко как-то словно!

– Да не одни! Новгородская рать уже у Торжка, и москвичи с нами.

– Москвичи? Это кто ж тамо, Данил Лексаныч, братец Митрия? Неужто и он с нами, чудеса!

– А бывал ты на Москвы?

– Как не бывать! Мал городок, а земля богата у их, и народ бежит и бежит туда с Рязани. Селы густо стоят окрест города, и торговля крепка, не обманчива. Есть что продать, есть на что и купить. Бобра бьют да соболя еще под самой Москвой! А и хлебом Бог не обидел, и лен, и шерсть – знай торгуй.

– Как же все ж таки уломали его наши-то?

– А великая княгиня и тут! Боле некому! Она, верно, посылывала и к нему тоже!

– И новгородци ходили поди?

– А поди знай, ходили ай нет? Ходили, конечно, как не ходить! Им теперича промеж Митрия с Андреем круто надо поворачиваться!

Глава 62

Новгородское посольство поначалу смутило Данилу. Послы просили свести в любовь, поминали Даниле его бытье новгородское и то, что в прошлое розмирье с великим князем обошлось-таки без крови… Амбары и княжеский житный двор ломились от хлеба, льна, кож, скоры. Ключники и посольские жалобились, что без новгородских гостей все погниет да попортит иное моль, иное мышь поест, да и куда новину ту девать? Он сам не чаял дождаться купеческих обозов. На переяславских беглецов, что нынче ворочались к брату, много издержано, и ведь не себе, не в свой кошель! Не пито, не едено, а из сумы вынуто… И опять же цены дают новгородцы нонече – лучше не нать!