Млава Красная

– Может ли мой кайзер рассчитывать на прямую помощь английского кабинета, если дело дойдёт до военных действий? – в упор спросил фон Шуленберг. Очень, очень недипломатично, но повертись, повертись на крючке, пескарь английский. – Правительство её величества Анны не связано с Россией никакими договорами, в отличие от Пруссии или той же Австрии.

– Можете не сомневаться, – лорд Грили нагнулся вперёд с самой любезной улыбкой, – что кабинет её величества будет всячески содействовать…

– Дорогой мой лорд, – поморщился прусский посол. – Мы с вами тут одни, а я, как вам несомненно известно, отставной гусар и не кривлю душой сверх необходимого. Не сомневаюсь, что прусский кабинет не оставит без последствий сегодняшний манифест императора России. – Фон Шуленбергу показалось правильным назвать хозяина Державы западным, римским, титулом. – Возможны осложнения. Анассеополь даже в мирное время держит под ружьём миллион человек…

– Кабинет её величества вполне разделяет ваши опасения, – горячо подхватил Грили. – Как вам известно, британский флот уже оказывает содействие, скажем так, в предоставлении ливонскому герцогу возможности защитить свои пределы, и это лишь начало. Необходим новый общеевропейский союз, подобный тому, что положил конец преступлениям Буонапарте, и, разумеется, всемерная поддержка наших друзей здесь, в российской столице.

Лицо пруссака не дрогнуло, на нём по-прежнему отражалось лишь вежливое, искреннее внимание к словам собеседника.

Вот оно! Вот зачем ты пришёл. Не реакция берлинского кабинета тебя волнует – о ней есть кому доложить в Форин Офис с самой Кайзерштрассе, – а «поддержка наших друзей» тут, в Анассеополе. Как бы граф Шуленберг ни ненавидел английскую дипломатию, он не мог не восхищаться ею. Свести русских заговорщиков с послом страны, и так стоящей на пороге войны с Россией, и ждать, когда агенты Тауберта об этом проведают, или… не ждать. Вот за эту депешу на Кайзерштрассе его действительно поблагодарят.

– Если мы дадим им понять, что они не одни, – медленно, не сводя глаз с фон Шуленберга, говорил лорд Грили, – если мы сумеем вдохнуть в них ту же смелость, те же идеи, что, скажем так, одушевляли в молодые годы князя Орлова, тогда – главу сентябрьского комплота [9] , мы поможем не только несчастной Ливонии, но всей Европе и даже России…

9

Комплот (фр. complot, от лат. complicare – свёртывать, опутывать). Заговор.

Догадка, что манифест для британца стал не меньшей неожиданностью, чем для пруссака, была молниеносной и чёткой. Будь иначе, пресловутые «друзья» уже столкнулись бы с прусскими дипломатами на каком-нибудь частном вечере. Нет, Грили ничего заранее не знал, а узнав, засуетился и… ошибся, невольно выдав свою неосведомлённость. Значит, Вена? Или…

Пруссак, не скрываясь, посмотрел на часы.

– Князь Орлов изменил своим юношеским убеждениям, – напомнил он собеседнику. – Предлагаю продолжить нашу беседу в карете; в противном случае мы рискуем опоздать.

2. Бережной дворец

Большой Кронидовский чертог сверкал множеством огней. Обычно здесь собирались для торжественных выходов, дипломатические же приёмы проходили в тронном зале, изредка – в любимом великой Софьей Арсеньевском покое, но сейчас послов провели именно сюда, и наверняка со значением – стены знаменитейшего зала русской державы украшало трофейное оружие, а к потолку были подвешены пленённые вражеские знамёна.

Были тут штандарты французские, Великой Армии, имелись и добуонапартовых времён. Нашлось место свейским, разномастным немецким, венским, унгарским, неаполитанским, пьемонтским, османским, персиянским и с невесть каких времён сбережённым в арсеналах орденским, старолешским и ордынским. Не хватало разве что английских да гишпанских.

Да, и двадцать пять лет назад, и сорок, и двести сорок русские полки торжествовали победу, с непонятным ни христианнейшей Европе, ни кровожадной Порте презрением к смерти ломая хребты лучшим армиям. Это было неправильно. Унизительно. Непонятно. Казалось, среди слишком малочисленной для столь огромного помещения кучки послов бродят унылые, возмущённые тени потерпевших фиаско, вплетая в хоть и нервический, но светский разговор свои стенания.

Сколько стараний. Сколько денег. Сколько увёрток и хитростей, коварства и ловкости, сколько надежд… ах, да что говорить. И всё зря, зря, зря!.. Ордена, Ливонский да Тевтонский, лехи, свеи, сам великий Буонапарте, сколько было нас – блистательных, отважных, умных, уверенных в себе, но русский зверь раз за разом оказывался сильней и нашего креста, и нашего меча. И вот уже четыре десятилетия к западу от лешских пределов не находится никого, кто вновь дерзнул бы всерьёз попробовать, так ли до сих пор остёр знаменитый русский штык, когда сражается среди родных берёз…

Граф фон Шуленберг зябко поёжился. Василевс не экономит на дровах, до настоящих холодов ещё далеко, отчего ж здесь пробирает, словно под осенним ветром? Неужели дело в знамёнах? Но ведь это обычное дело. В Старом Свете не сыщешь державы, к которой не приходили бы с визитом вооружённые соседи, в том числе и по сговору. У всех бывали и победы, и поражения, все кичатся трофеями, всем тяжко видеть свидетельства своих неудач. Оснований выделять Россию нет никаких, и уж тем более нет причин бояться этого зала, скорее уж… Пруссак смотрел на стяги с чёрными крестами и алерионами, и всплывала мысль – а ведь можно устроить обмен, как меняются пленными после окончания войны. Отдать русским их оказавшиеся в немецких руках знамёна, пусть и давние, времён незадачливого мужа великой Софьи; а взамен вернуть в Берлин эти штандарты. Тяжело им тут висеть, среди собратьев по поражениям и неудачам…

…Наверное, слуги приоткрыли в этот миг спрятанные в стенах заслонки, выпуская волну тёплого воздуха. Стяги колыхнулись; чёрный орёл, словно живой, пошевелил крыльями.

Крылось что-то в этом зале, торжественном, но не вычурном. Неясный, смутный шёпот на самом пределе, что способно различить ухо, – кровь так шумит, что ли?

Берегис-с-сь, берегис-с-сь, слышится пруссаку. Коллеги, посольский корпус, застыли, точно окаменев; и кто это там скользит меж ними, в простом тёмном мундире, без орденов, без эполет? Лица не различить…

Шуленберг резко повернулся.

Никого. Никого нет меж американским федератом и наполитанцем, да и стоят собратья-дипломаты плотно, только что не плечом к плечу, не протиснешься.

Эх, господин посол, господин посол, подводят тебя глаза даже и тут теперь, с горечью подумал фон Шуленберг. Доктора говорят – от нервического напряжения такое тоже проистечь может, надо не слишком усердствовать да помнить о собственном благополучии. Тот же синьор Лигвори, наполитанец помянутый, лоснится и сверкает, прям-таки светится довольством и благополучием. А всё почему? Да потому, что думает исключительно о том, как бы побольше вин с родных наполитанских виноградников продать анассеопольским рестораторам, а до прочего ему и дела нет…

Пламя свечей дрожало и дробилось в бесчисленных бриллиантах, осыпавших вычурные ордена на самого разного кроя мундирах и эфесы парадных шпаг. Согласно протоколу, иностранные дипломаты стояли справа от выхода, с левой же стороны располагались русские – высшие чины Двора и министры.

Ждали Арсения Кронидовича, тихо переговаривались с соседями, искоса поглядывая на пустующий трон, наполовину покрытый василеосской мантией, подбитой не европейским горностаем, но русскими соболями. Те, кому доводилось бывать в Кронидовом зале прежде, объясняли, что и трон, и возвышения по обе стороны его появились недавно. Очень может быть, что нынешней ночью. Несведущие со значением кивали. Обсуждать то, что только и было по-настоящему важным, не позволяли приличия, и почтенные дипломаты натужно сравнивали достоинства недавно открывшейся в Анассеополе наполитанской кофейни с уже давно устроенными да пересказывали последние известия, принесённые из европейских столиц стремительным телеграфом и доставленные срочною почтой из ливонского Ревеля. Василевс запаздывал, что совершенно на него не походило. Это могло означать как намеренный вызов, так и отыгрыш назад, которого в этом зале не желал никто, кроме Шуленберга и серба, в упор с прищуром смотревшего на разряженного, будто рождественское дерево, османского посланника.

Как и на площади, старый Досифей Балшич стоял наособицу – на груди у него в ряд выстроились три бело-золотых неброских креста, солдатские «Егории», от третьего класса до высшего первого [10] ; удостоившихся собрать полный прибор сего ордена можно было пересчитать по пальцам двух рук. Других наград седой четник не надел, зато на боку его висела пожалованная самим «Чёрным Вуком» богатая сабля, османская, немало попившая османской же крови. Пусть видят послы держав европейских, пусть напомнят своему Брюссельскому концерту: хоть сербов самих по себе – две телеги, османских голов они навалят четыре. И василевс пусть видит: не изменят сербы единоверным русским, готовы к совместному броску на помощь болгарам и дальше, хоть бы и к самому Ыстанбулу. Бывшему Царьграду.

10

Авторы и их консультанты знают, что звук в вакууме не распространяется; они также знают, что в нашей реальности орден Святого Георгия имел четыре степени, Наполеон окончил свои дни на острове Св. Елены, анабазис изначально есть отступление десяти тысяч греческих наёмников из Персии, в русской армии середины XIX века не было ни одного «армейского» корпуса, надёжные кабели для подводного телеграфа появились лишь в конце 1850-х годов, величайшая русская правительница была немкой по рождению, а император Николай Павлович – совсем другим человеком. Авторы надеются, что читатели признают эти и прочие «вольности» естественной частью истории описываемого мира, тем более что это так и есть.