Млечный путь (сборник)

— А у тебя был прадед?

— Был. Наверное, был.

— Почему, наверное? Разве люди тебе ничего не рассказывали о нем?

— Какие люди?

— Жители твоего селения.

— Их было очень много. Я не успел всех расспросить…

— Сколько их было?

— Кого?

— Жителей.

— В три таких дома, как наш, уместилось бы все население вашего Илимпийского района.

Она тихо охнула.

— В нем было много этажей?

— Восемь. И шесть подъездов. Два подъезда почти целиком занимали военные с семьями.

— Твой отец был военный?

— Да.

— Говорят, твой отец погиб на фронте, а сам ты был вором. Это правда?

— Правда.

Она задумалась.

— Значит, то, что ты убил человека…

— Тоже правда.

Она замирает, сжавшись в комок, как от удара кнутом.

— А я думала, он врет. Нарочно говорит о тебе плохо.

— Кто «он»?

— Подожди… Ведь ты хороший, добрый… Моргунов говорил — честный.

— Врет Моргунов. Честных воров не бывает.

— Он сказал, ты справедливый.

— Не знаю…

Она мучительно искала какое-то оправдание преступлению, которое я совершил. Любовь в ее душе боролась с чувством презрения и негодования и постепенно изнемогала в этой борьбе. Если бы я принялся объяснять, как это случилось, начал бы оправдывать свой поступок, ее любви стало бы намного легче бороться. Но я не сделал этого. Не имел права да и не хотел. Жалости и снисхождения к себе я еще не заслужил.

Неожиданно лицо ее прояснилось, в глазах заблестели искры надежды.

— Я знаю… Нет, я думаю… Если ты убил человека, значит, это был плохой человек. Правда?

Она ищет мои глаза, стараясь хотя бы в них прочитать ответ, но все напрасно. Я сам себе судья, и я себя еще не простил.

И тогда она со страхом задает мне тот вопрос, который должен окончательно решить нашу судьбу:

— Скажи… когда ты вернешься домой… к себе в Москву… ты снова станешь вором?

— Никогда! — почти кричу я.

— Правду скажи. Не обманывай.

— Никогда! Слышишь? Никогда!

Она плачет. Она счастлива. Она прячет в моих ладонях залитое слезами лицо и повторяет: «Никогда, никогда, никогда…» Потом поднимает голову и зло смотрит в окно.

— Зачем он врет?

— Кто?

Она не отвечает, но я знаю, о ком она думает.

— Твой муж… Он куда-нибудь уехал сегодня?

Она вздрагивает и с минуту сидит неподвижно, нахмурив брови, закусив губу.

Сказка кончилась. В зале вспыхнул свет, и стали видны трещины на потолке, старые декорации, вылинявший задник из мешковины, зеленые грязные кулисы и чей-то раздавленный окурок у самой рампы…

С трудом удерживая слезы, Арачи перебирает пальцами свои косы, машинально отрывает одну за другой медные побрякушки и задумчиво бросает их в огонь. То, что было сегодня, вернее, вчера вечером и еще сегодняшней ночью, не повторится никогда. Будут встречи, будет еще много поздних вечеров и таких ночей, но сказки больше не будет. И не потому, что я вспомнил о Василии — рано или поздно о нем надо было заговорить, — просто обыкновенные сказки повторяются, а волшебные — никогда.

Арачи медленно одевается. Я молча подаю ей одежду и почему-то очень внимательно смотрю, что и как она надевает…

Сначала она надела меховые штаны и мужскую рубашку из грубого полотна, потом поверх рубашки — шелковую сорочку. На ноги — мягкие меховые чулки из шкуры молодого оленя, поверх которых — унты. Здесь, где морозы иногда достигают шестидесяти с лишним градусов, не выдерживает ни один материал. Даже романовская овчина деревенеет и лопается, и только верный олень даже после своей смерти продолжает служить человеку.

Когда надеты парка и шапка, и даже рукавички, она говорит:

— Василий уехал. Долго не вернется. В Туру за спиртом поехал. Еще сказал, что новое ружье купит. Прощай.

Значит, я напрасно разрушил нашу сказку. Но бесполезно теперь пытаться удерживать Арачи, бесполезно вставать у нее на пути, загораживать дверь. Она все равно уйдет.

— Я приду, — говорит она, — не бойся. Скоро приду. А сейчас пусти. Мне пора. Ты прав: нельзя забывать все на свете…

Я помогаю вытащить потакуи, приторочить их на спине оленя, помогаю ей сесть в седло, подаю в руки ружье. Через минуту они оба, олень и она, скрываются в темноте. Но долго еще в морозном воздухе слышится постепенно замирающий скрип снега под копытами Доя…

* * *

Сегодня мне особенно хочется видеть Арачи. Во время нашего последнего свидания она сказала, что Василий знает обо всех наших тайных встречах, и знает давно, с самого начала. Наша любовь больше ни для кого не секрет. В Энмачи поговаривают о скорой свадьбе, и при этом поглядывают на Арачи… Ничего не знает один Колька. Отца он боится, особенно когда тот пьян, но по-своему любит его. К «дяде Станиславу» относится по-прежнему дружески и очень ждет его прихода в поселок. Василий ненавидит всех и вся, но особенно люто — Белого Волка.

— Может, нам лучше уехать? — каждый раз спрашивает Арачи и с надеждой заглядывает мне в глаза. Я снова и снова начинаю объяснять ей, что такое контракт, но она снова не понимает и, опечаленная, уходит.

Сегодня впервые я могу сказать ей «да». Моргунов согласен отпустить меня «на все четыре стороны». Завтра или послезавтра, когда прилетит самолет, мы заберем Кольку, и через три часа будем в Туре. Оттуда по пятницам летает самолет в Норильск. Можно летать и к югу до Енисейска, но самолет туда ходит редко, особенно в такое время года.

Нужно только, чтобы Арачи с Колькой завтра были здесь. Для этого мне ее нужно увидеть сегодня. Обязательно сегодня!

Я надеваю телогрейку и снова выхожу на мороз.

В тайге почти совсем темно. На западе, там, где Москва, загораются звезды. Сегодня они особенно яркие и к тому же не мерцают. Значит, завтра метели не будет. Завтра может прилететь самолет. Только вот еще Млечный Путь… Он появляется перед ясной погодой. Мне очень-очень нужно, чтобы он появился сегодня!

От мороза схватывает дыхание. Градусов сорок пять уже есть. Что-то будет завтра?!