Мне скучно без Довлатова

Через двадцать четыре дня, как и обещал, вернулся Бондаренко. Но Безрассудный побоялся сказать ему правду.

— А крыса-то ко мне не приходит, видно, тебя ждет, — только и сказал он.

Так они и остались без крысы.

Бондаренко целую неделю приходил в пакгауз с полтавской колбасой, а потом решил, что во всем виновата жена, и на этом успокоился.

Но однажды поступил в пакгауз голландский спирт «Ройял» и голландская селедка. По этому поводу грузчики отдыхали до самого утра, и уже на рассвете Безрассудный после шестой кружки спирта выложил Бондаренко чистую правду. Правда эта буквально потрясла Бондаренко. Не подумав о последствиях, он ударил Безрассудного табуреткой по голове и, к своему удивлению, разбил эту голову в кровь до состояния черепномозговой травмы.

Безрассудного отвезли в больницу, а Бондаренко забрали в милицию и через два месяца судили. На суде бригадир рассказал все, как было. Но судьи ему не только не поверили, а решили, что он над ними издевается. И получил бы Бондаренко на полную катушку, если бы Тамара не обратилась к адвокату Гуревичу. Вот Гуревич почему-то поверил Бондаренко и даже навел частным образом кое-какие справки.

Оказалось, что два года тому назад был арестован и посажен главный весовщик пакгауза. Денег, однако, при обыске не нашли. Узнав про все это, Гуревич настоял на произведении нового следствия, он потребовал вскрыть полы и обследовать подполье. И что же оказалось? Под досками пола нашли ящик из-под марокканских сардин, набитый новенькими десятками, а сверху на «красненьких» лежал мертвый крысиный выводок. Выходило, что крыса кормила детей полтавской колбасой и честно за это расплачивалась.

Крысы вообще загадочные существа, и про них еще многое неизвестно.

ЗЕРО

После поминок мы в подвал спустились, и человечек в розовом костюме давал нам поясненья — магнистерий и красный лев — все это было здесь. «Смотрите», — он сказал, и вынул гвоздь, и положил его в реторту. Закипела какая-то бурда. Я все глядел, припоминая, — мелкие черты, набухшие подглазья — что-то, где-то уже я видел. Тут вошла полячка, держа в руках фальшивый документ. И гвоздь достали из реторты. Он по шляпку стал золотым. И я захохотал. Ну да, конечно, тридцать лет назад я видел этот фокус — только прежде показывал он это на себе, рассказывал, что в Датском королевстве был удостоен звания магистра, заглядывал в глаза, и люди, люди кормили его, честно удивляясь двум-трем словам по-датски и по-польски. Над головой шумел ночной Нью-Йорк. А здесь, в подвале было глухо, тихо, столетний человек, лауреат, с вдовой беседовал и подливал ей водки. Все утомились, даже с облегченьем, отяжелев, жевали бутерброды, лишь он один сновал неутомимо и важным господам в полупоклоне свой гвоздь показывал. Я обратил вниманье на женщину с фальшивым документом: «Дзенкую, пани!» Но она уже все спрятала и, прислонясь к стене, кольцом стучала что-то вроде Морзе, какой-то знак. По этому сигналу в подвал спустился обладатель кубка Индианаполиса — сухой и ладный малый, весь в черном, и за ним внесли два ящика «Клико». Приободрились и гости и вдова, и пир воспрял. Полячка подняла бокал и снова кольцом позвякала по хрусталю. И человечек в розовом костюме дотронулся до локтя чемпиона. Тот обернулся полупрезрительно, но что-то вдруг припомнил, как будто расшифровывая Морзе, и руку протянул, и в эту руку был вложен гвоздь. Все вскоре разошлись… …На набережной под зеленым небом в стране Гольфстрима я вошел в какой-то угрюмый дом и произнес пароль. Слуга провел меня по коридору в бесцветный зал. Там за столом сидели пять человек. Квитанции, кредитки, какие-то жетоны вперемежку лежали на расчерченном сукне подпольная рулетка. Так и было. Я знал всех пятерых, но только не мог припомнить, что же с ними стало. Крупье сказал мне: «Вот и ты. Пора!» И бросил шарик на воронку. Голый череп его отсвечивал от трехлинейной лампы, гвардейский галстук был повязан туго, и все проигрывали. Впрочем, тут шла игра по мелкой. Крупье был холоден, как будто бы его все это не касалось. Я поставил на «черное» и выиграл часы, отстегнутые с грязного запястья. Никто не удивился. Полумрак рассеивался, явственно угрело. На углу стола сидел тот самый в розовом костюме, свободно развалившись, так бывает с официантом, что решил гульнуть. Он выжидал и умными глазами следил за шариком. Мне показалось — игра не клеится, все отбирал крупье. «Сегодня не идет», — сказал губастый с пробором равнодушный человек. Я не видел его с тех самых пор, как проводил на пристань в кругосветку. «Сейчас покончим, — возразил крупье, — ты не играл еще, чего ты ждешь?» сказал он розовому человечку. «Я не спешу, — ответил тот, — приятно со всеми вместе посидеть. А впрочем, вот ставка». Он за пазуху полез и вытащил. И я узнал, узнал — та самая фальшивка от полячки. Крупье внимательно ее перечитал и холодно сказал: «Вполне годится. Так, что же?» — «Я поставил на зеро». Другие ставки кто во что горазд. И завертелся шарик. Все привстали. И долго-долго суетился он, отыскивая сектор. И как будто крупье его подстегивал: «Давай-давай, ищи, что надо!» И остановился. Зеро, конечно. Розовый вскочил. И подлинная вспышка на минуту преобразила благородный шик его ухваток фокусника. «Что же, ты — человек ноля. Теперь хватай!» — и все придвинул розовому — куча рублей советских, замогильных бирок, просроченных билетов проездных, какое-то письмо без уголка. «Бери, бери, — сказал крупье. — Счастливчик! Надолго хватит». — «Что вы, господин, а золото?» — «А золото сам сделай. Ты, кажется, когда-то промышлял алхимией. А тут другие игры». — «Отдай тогда хотя бы документ!» — «Ну, знаешь, не смеши — придет пора, он будет продан на аукционе». И розовый заплакал. Боже мой! Невыносима участь человека, решившего обманом захватить хотя бы тень, хоть промельк Абсолюта! На набережной был густой туман, и мы стояли, словно бы боялись расстаться в этом млечном киселе — потом уж не отыщут, не спасут. И только тот, кто выиграл зеро, так безнадежно помахал рукою. Шаг в сторону — и он исчез в тумане.

«РУССКИЙ САМОВАР»

В Нью-Йорке на 52-й улице находится замечательный ресторан «Русский самовар». Его хозяин — мой приятель чуть ли не со школьных лет — Роман Каплан.

Много лет назад, когда я впервые оказался в сверх-Городе, я отыскал «Русский самовар». И мне там очень понравилось. В «Самоваре» было уютно, симпатично, красиво и очень вкусно. Пианист наигрывал марши, старинные романсы и знакомые песенки. Я, помню, просидел в «Самоваре» целый день. Но вот что меня удивило. В обеденный час там были люди, а к вечеру ресторан опустел.

— В чем дело? — спросил я Романа.

— Нет рекламы, — ответил он, — это театральный район, после спектакля актеры идут ужинать в модные рестораны, а вслед за ними и зрители. Реклама ведь стоит огромных денег.

И Роман печально махнул рукой.

Этот разговор мне запомнился. Через год я снова попал в Америку, в Калифорнию. Знакомые привели меня к голливудскому киномагнату. Я стоял на веранде с бокалом в руке, совершенно не понимая, зачем там нахожусь.

Вдруг на веранду вошла женщина в узком декольтированном платье. Я узнал ее. Я понял, что пришел сюда, чтобы познакомиться с ней. Это была знаменитая актриса. Я видел ее в десятке фильмов. И она мне очень нравилась как актриса и как женщина. В одном фильме она играла великую танцовщицу Айседору Дункан, жену Сергея Есенина.

Я вышел в другую комнату, налил рюмку русской водки, сделал бутерброд с зернистой икрой. Вернулся на веранду и протянул ей.

— Это прекрасная русская еда, — сказал я, — она должна понравиться вам. Ведь вы Айседора, вы любили Есенина.

Она улыбнулась.

— Кто вы такой? — спросила она.

— Я русский поэт. Не такой знаменитый, как Есенин, но все-таки…

— Вы угадали, я люблю русскую еду.

И тут я рассказал ей о ресторане Романа Каплана — как там вкусно, красиво, какая симпатичная обстановка и что там играют музыку и поют песни на стихи Есенина. Она заинтересовалась.

— Это в Нью-Йорке? — спросила она. — Почему я никогда ничего о нем не слышала?

Я объяснил ей, как найти «Русский самовар».

— Я буду через месяц играть в театре на Восьмой авеню. Это ведь рядом? — спросила она.

— Зайдите обязательно, — сказал я. — Хозяина зовут Роман, он говорит по-английски великолепно.

Прошло еще два года. И вот я опять в «Самоваре». Но теперь это очень модное место, все столики заняты.

— Когда это началось? — спрашиваю я у Романа.

— Так, постепенно, — отвечает он.

— А актриса NN у тебя была?

— Была, — отвечает он. — Приходила ежевечерне после спектакля, заказывала блины с икрой, пела под фортепиано.

— Может быть, она и принесла удачу? — предположил я.

— Может быть, — согласился Роман. — Кто может понять удачу в нашем странном деле?

«ЧЕРНАЯ СОТНЯ»

Проживая в городе Париже, я сильно затосковал по театральности. Нет-нет мне совсем не захотелось куда-нибудь в «Камеди-Франзес» или «Гранд-опера». Мне захотелось настоящего театра, театра жизни, театра для себя. Весь Париж — сплошные подмостки и видимо через это что-то проникло и в мою душу. Словом меня подмывало на некое актерство, два-три дня я боролся с искушением и, как всегда бывает, искушение оказалось сильнее.

Для своей премьеры я присмотрел маленький, но очень элегантный магазинчик мужской одежды на улице Вавен. Жил я рядом у Люксембургского сада и ежедневно проходил мимо этого магазинчика к метро. И я запомнил, что там работает только один продавец — совсем юноша.

И вот однажды я открыл двери этого магазина.

Скромный короткостриженный продавец (впоследствии выяснилось, что его зовут Марк) учтиво встал и произнес:

— Бонжур, мсье, и еще что-то по-французски чего я не понял.

— Ду ю спик инглишь? — спросил я, хоть сам говорю по-английски ужасно. Но как-то объясняться могу.

Я оглядел товар, выбор был невелик. Товар был первоклассный. Две серии костюмов, серые и черные. Стена мужских сорочек самой тонкой работы и наимоднейшие галстуки.

Это был бутик — маленькое изысканное торговое место.

— Хотел бы купить себе костюм, — начал я. Такой солидный, для представительства. Я профессор из Москвы, Россия, может быть слышали.

— Конечно, — ответил продавец — Россия, Сибирь. Он был явно горд своими знаниями. — Очень хорошо, что вы зашли к нам. У нас отличный товар, примерим.