Мне уже не больно

***

Я снова была в своем привычном мире зеленых стен и пустых мыслей, которые я пыталась сосредоточиться на них каждый раз, если они начинали обретать силу. Лекарства не давали возможность углубляться в раздумья. Может быть, это было к лучшему. Меньше думаешь, меньше болит голова…

Мое лицо не изменилось, когда Лазарев снова появился в моей палате дурдома. Он что-то говорил и говорил, а я пыталась сообразить, зачем он тут опять?

– Бить будете? – спросила я, собрав все свое мужество, чтобы прервать господина Лазарева. Вопрос сорвался с моих губ неожиданно для самой себя, но его присутствие, его навязчивый взгляд вызывал в душе беспокойство. Страх смешался с решимостью, и я не могла больше оставаться в тишине.

Лазарев замер. На секунду его лицо окаменело, между бровями углубилась складка, словно он попытался осмыслить сказанное. Его глаза пристально ловили мой взгляд, изучали меня, как будто он искал что-то глубже, чем простой ответ.

Он сидел передо мной на корточках, словно специально выбрав такую позицию, чтобы казаться менее угрожающим, но это не меняло сути. Он был прямо передо мной, и я чувствовала, как под его взглядом я становлюсь маленькой, уязвимой. Я видела, что мои слова задели его – судя по выражению лица, ему совсем не нравилось то, что он читал в моем взгляде.

– А я разве похож на садиста? – наконец ответил он, голос его звучал спокойно, но в нем сквозила удивленная обида.

В его вопросе была какая-то доля серьезности, как будто он пытался понять, почему я могла так подумать. Я посмотрела на него, слегка опустив голову, но все еще продолжала следить за ним из-под опущенных ресниц.

– Просто… – начала я, но слова застряли в горле. Как объяснить этот всепоглощающий страх, это ощущение, что каждое прикосновение может нести угрозу? Я уже не могла сказать, чем именно был вызван мой вопрос. Но мне было страшно.

Лазарев слегка наклонил голову вбок, его взгляд смягчился, но глаза оставались проницательными, словно он все еще анализировал мою реакцию.

– Я не собираюсь тебя бить, – наконец ответил он, его голос стал еще мягче. – Я не такой человек.

Но что-то в его словах заставляло меня задуматься: могла ли я доверять этим обещаниям?

Откуда мне знать? На лбу у него ведь не написано, что он честен или безопасен. Я уже слишком много раз видела, как лица могут врать. И как обманчиво может быть первое впечатление. Внешняя оболочка редко соответствует тому, что скрыто внутри. Красивая внешность не значит ничего. Ложь часто прячется за самыми невинными улыбками и самыми ласковыми словами. Поэтому я молчу, не осмеливаясь ответить. Лучше промолчать, чем ошибиться.

Лазарев явно ожидал какой-то реакции, но, не дождавшись ее, его взгляд стал более настойчивым. Он смотрел на меня, словно пытаясь проникнуть вглубь моих мыслей, прочитать мое молчание. Но я не могла сказать ничего, не могла ни подтвердить его правоту, ни опровергнуть свои страхи.

– Я не причиню тебе зла, – начал он, голос его был теплым, почти нежным. – Я здесь для того, чтобы помочь. Мне важно, чтобы ты это поняла.

Его слова звучали успокаивающе, словно он пытался унять мой внутренний шторм. Но во мне все еще жил этот холодный страх – страх перед тем, что я не могу контролировать. И чем больше он уговаривал, тем сильнее я сомневалась.

– Ты должна мне довериться, – продолжал он, как будто говорил с кем-то, кого надо было убедить в очевидных вещах. – Я не причиню тебе боли, не заставлю делать что-то, чего ты не хочешь.

Он все говорил, говорил, а я сидела, сжимая руки так крепко, что ногти вонзались в ладони. Каждое его слово пыталось сломать стену недоверия, но эта стена была слишком прочной, выстроенной за годы страха и боли.

– Даю слово, я никогда тебя не обижу. Я позабочусь о тебе, – его голос стал еще тише, успокаивающе, и в этот момент я почувствовала, как его широкая ладонь мягко легла на мое колено.

Этот простой жест должен был, наверное, вызвать доверие, но вместо этого мой организм среагировал мгновенно – пальцы вцепились в край койки с такой силой, что я почувствовала, как на ладонях проступает боль. Еще немного, и, казалось, раздастся хруст суставов от того, насколько сильно я сжала края кровати. Мое тело само по себе напряглось, как натянутая струна, готовая в любой момент оборваться.

Он заметил это. Его глаза мелькнули к моим рукам, которые побелели от напряжения, костяшки пальцев выдавали мое состояние лучше всяких слов. Лазарев тяжело вздохнул, и его лицо на миг омрачилось. Он словно понял, что никакими словами не сможет заставить меня поверить ему сейчас.

– Ты слышишь? Я не причиню тебе зла, никогда, – повторил он, медленно поднимаясь на ноги. В его движениях не было резкости, словно он хотел дать мне время привыкнуть к каждому его шагу. Он осторожно пересек комнату и сел на койку у противоположной стены, оставив между нами расстояние.

Он больше не пытался приблизиться, но его взгляд оставался прикованным ко мне. В нем не было агрессии или раздражения, только какая-то глубокая печаль, словно он понимал, что моя реакция была не следствием его действий, а чего-то гораздо более глубинного, спрятанного в моей душе.

Мои руки все еще дрожали, а сердце бешено колотилось в груди, но постепенно напряжение начало спадать. Он сидел напротив меня, спокойно, не делая попыток снова прикоснуться или сказать что-то еще. Его молчание было почти оглушающим, но, несмотря на это, оно было мягче любых слов.

Лазарев медленно оглядел палату, его взгляд был придирчивым, почти презрительным. Уголки его губ слегка поджались, как будто сама обстановка вызывала у него неприятные ассоциации. Я молча следила за его реакцией, чувствуя, как напряжение снова нарастает.

– Раньше я никогда не видел живых ангелов, – произнес он, раздумчиво, будто вслух озвучивал свои мысли. – Я мало что знаю об ангелах, но в одном убежден совершенно точно – им не место в психушке.

Он взглянул на меня, его слова проникли глубоко внутрь, как будто он действительно видел во мне нечто большее, чем просто испуганную девчонку, запертую в четырех стенах этого места. Но я не могла отозваться на его слова, оставалась неподвижной, вглядываясь в его глаза, пытаясь понять, что скрывается за его внезапной заботой.

– Дашенька, я уверено, что тебе будет гораздо удобнее жить в нормальном доме, – продолжил он, его голос наполнился уверенностью. – Со всеми удобствами.

Он произнес это так, словно пребывание здесь было величайшим наказанием, и только нормальные условия могли бы вернуть меня к жизни. Его взгляд снова скользнул по больничным стенам, которые, казалось, давили на него своим цветом, вызывая раздражение.

– Эти стены, этот цвет, он… даже у меня вызывает депрессию! – его голос задрожал от возмущения. – Они реально способны свести с ума кого угодно.