Многогранник
Шрифт:
–Па… Отец? – удивлённо и обеспокоенно спросил мальчик, глядя на вздувшуюся вену на шее отца.
–Ах, да, Амос, – глубоко вздохнув и приняв самый что ни на есть доброжелательный вид, ласково сказал Авраам, – теперь тебе стоит пройти в центр.
–Но… – он не успел договорить, как посыльный подошёл к нему и повёл в центр зала, туда, где уже загорелся красный круг.
–Ступай, Амос Авраам Эбейсс, и выбери то, что тебя позовёт, – гордо и равномерно растянул Великий господин Авраам Эбейсс.
Мальчик по окончании слов уже стоял в центре пылающих колец: красного снизу и сине-голубого сверху. Он не понимал, что совершается вокруг, ему все казалось лишь сном, который должен вот-вот закончится… Но сон только продолжался и пугал его все больше и больше.
–Господа, леди и джентльмены, – ровным тоном вновь заговорила, только что вставшая мать Амоса,– прошу главенствующих членов всех Лиг Нравственных убеждений, – она
В одно мгновение свет снова потух. Над парившими столами вероформы зажглись под цвет костюмов своих семей и одной волной (на вид как водный поток) прильнули к горящему сверху кругу и той же волной вернулись на свои места, но теперь каждый вероформ имел свой неповторимый вид. Взгляд Амоса переходил от одного стола к другому и выражал все тоже непонимание. Он ранее видел превращения живых существ в парке или на игровых площадках, но каждый раз удивлялся, как в первый; особо его поражали вспышки неновых цветов, происходившие при соприкосновении нескольких вероформов. Он восхищался совершающимся обрядом, но и боялся его: то, что делалось с ним сейчас, было похоже на мучение, предоставленное его родителями, которых ранее он знал постоянно в хорошем настроении, с нежной естественной улыбкой и теплотой, исходившей из их сердец. А теперь они выглядели болезненно, раздражались и повышали голоса, при обращении к нему, к их любимому мальчику, как думал и слышал до этого Амос – он боялся этой перемены в родителях и боялся того, что ему до сих пор ничего не понятно.
–Амос Авраам Эбейсс, воззрите все представительства и дайте ответ на поставленный вопрос: «Что вас больше притягивает или же зовёт?» – сказал эстрадным голосом посыльный, плавающий на своём водяном диске вокруг Амоса.
Мальчик, как и по прибытии в зал, начал с самого большого из столов и следовал прежнему пути до своих родителей, но лишь взглядом: ему запретили двигаться с места или говорить о том, что не касалось бы ответа на заданный вопрос. Отвернувшись от отца, он поднял голову и увидел всех искрящих вероформов. Первый был в виде горящего круга, который был подвешен на кнут. Второй имел вид рук с пульсирующими венами, из которых порой выходила кровь. Третий выглядел как закрытая коробка, из которой временами выходил свет. Четвёртый был похож на черно-белый конверт с красной полосой наискосок. Пятый был в виде пера по кругу то изображавшего узоры, то выпуская чёрные пятна над собой и ломаясь. Шестой вероформ представлял собой огромный клубок, который катался на весах около сердца и мозга, образуя собой вечную цифру восемь… Амос был поражён и долго вглядывался в непонятные объекты, которые несли некое послание ему, но он никак не мог его еще познать. Он замечал точность линий, красоту форм, скрытые штрихи, но ничто не «звало» его, ничто не казалось ему близким. «Может, я чего-то не понимаю, но думаю, что эта система не по мне: ничто не тянет. Но, может, я просто не знаю, что должен чувствовать, ведь раньше такого не случалось со мной. Но все же так уверенно говорили, значит, что-то я должен чувствовать… но я не чувствую», – думал про себя Амос, и, похоже, что происходило это долго, потому что каменный взгляд отца стал подкрепляться недоброжелательным искривлением губ. И вскоре он не выдержал затянувшегося молчания мальчика.
–Амос, – громко, но спокойно произнёс Авраам, все ещё стоя, как и другие главенствующие представители, – ты уже сделал свой выбор? – последнее слово прозвучало более, чем грубо, так, что мальчик, испугавшись такого тона, чуть не заступил за круг; от вмешательства в обряд вероформы мгновенно, ещё после первых звуков чужого голоса, вернулись в свои изначальные обличия.
–Да, да, госпо… отец, я выбираю нашу, то есть вашу Лигу, – запнувшись пару раз, быстро проговорил Амос, все это время то красневший, то бледневший сам не зная отчего.
–Вот и прекрасно, – с чувством особого достоинства и благоговения подчеркнул Авраам.
–Вы сделали свой выбор и отныне вы обязаны соблюдать все правила Лиги Министров и мира Абисмунди и делать все во благо его жителей, ежели вы коим образом отойдете от данного договора, о коем у меня есть бумажка, то по вашей пущенной крови и вашему согласию лица, представляющие Инвизибилью, пошлют наказание, телесное или же духовное, на вас, или же если что-то крайне неприятное, то на ваших близких. Руководство вам выдадут ваши преподаватели. В общем, я вас ознакомил с основами всего необходимого, поэтому объявляю действительность договора Трех этапов с этого момент и до конца вашей жизни, – после этих слов
вместе с пылающими кругами, вероформами и прочим сиянием посыльный исчез, оставив на полу лишь бумажку с надписью: «Младшему Эбейссу».Кругом раздались аплодисменты, к Амосу стали подходить гости и поздравлять с выбором одной из лучших Лиг во всем мире Абисмунди. Те гости, которые в течение всего времени важного выбора наблюдали за происходящим, но не так испуганно, как сам мальчик, или так непривычно-раздражительность, как его отец, а так, как обычно вечером люди смотрят нежеланную им программу лишь оттого, что до кнопки выключения слишком далеко тянуться.
В момент всеобщего веселья Амос стоял в недоумении: он пытался понять: «Неужели это все? Что только что произошло? Почему все так странно?» – он хотел об этом подумать, но его отвлекали: ему приходилось кланяться и благодарить гостей за тёплые слова – он чуть ли не забыл подобрать оставленную посыльным записку. По окончанию уже неофициальной церемонии начался затяжной пир, на котором Амос обязан был присутствовать.
Глава третья
Когда все гости разместились на своих прежних местах и стихли последние разговоры, с лучезарной улыбкой и радушием Авраам Эбейсс поднял бокал и сказал: «Я так рад, что в этот знаменательный день мы собрались вместе, рад, что мой сын, Авраам, правильно выбрал жизненный путь и что его ждёт там поразительный успех, поэтому давайте же поднимем бокалы выше и возрадуемся всему, что с нами произошло. Ура!». После его слов раздались многочисленные вскрики, сопровождаемые общим весельем и шампанским. Но не весельем Амоса, который в течение всего продолжения торжества наблюдал за окружающими. Он заметил интересную для него вещь: все пьют, много едят, разговаривают о политике, домах, доходах, интригах и прочих взрослых темах, но не танцуют. «Отчего они сидят? Неужели им не хочется встать с места и закружится от бесконечного счастья: они же радостны…» – думал он, потускнев на фоне общего задорного настроения. Ему не хотелось пребывать здесь, но отец ясно дал понять, что ему придётся (в последнее время от матери он слышал немного, лишь: «Всё хорошо, всё будет хорошо, милый» – и не более). Пиршество длилось шесть часов, и мальчик успел устать, два раза заснуть и три раза получить замечание, что ему стоило бы вступить в разговор с гостями, а не пытаться их избегать. На что он в конце концов ответил: «Я сижу на месте и никого не избегаю, отец» – и вновь почувствовал взгляд-порицание на себе.
Амос думал, что умрёт от бессмысленного пребывания на чужом ему празднике, но как только пробило два часа, гости стали собираться домой, и он оживленно, быстрым шагом подходил к каждой семье и прощался с ними. После того, как все уехали, двери закрылись, столы были убраны, придворные разошлись по комнатам, а родители остались разговаривать в кабинете, мальчик, испытывая невыносимую усталость, наибыстрейшим образом оказался в своей кровати, предварительно убрав вечерний костюм и лакированные туфли в гардеробную. Он уже не желал, да и не мог о чем-либо думать; глубоко в его подсознании совершались сны, красочные и непостижимые для других. Может быть, ему мерещился прошедший или будущий день, может, он видел, как необъятные планеты сходят с орбит и, сжимаясь, превращаются в звездную пыль, а, может, он просто сидел на качели и был счастлив. Неизвестно, и никогда не станет известно: сновидения имеют необычную способность теряться время от времени.
– Bonjour monsieur, пора в школу, – полностью открыв шторы и пропустив солнечный свет в комнату, сказала улыбающаяся чему-то несущественному немолодая служанка.
–Bonjour, Мадлен, который час? – спросил, ещё не проснувшись, Амос.
–Ну как же, милок? – Мадлен часто называла своего юного господина «милок», особенно когда желала сказать будто: «Ну что ты, это ж все знают» – но чаще это было похоже на: «ну что ты какой забавный, я тебя точно поэтому и люблю». – Нынче уже десятый час – Ваши родители давно встали и беспокоятся, почему Вы все ещё не готовы, а Вы-то ещё и не встали. Хе-хе, – радостно и удивлённо проговорила она.
– Как десятый час? – Амос быстро вскочил с кровати. – Почему мой будильник вечно спит и не работает как нужно? – с заметным волнением и негодованием мальчик посмотрел на едва проснувшегося семикрылого попугая с мармеладом вместо перьев, махнул рукой и побежал в гардеробную. – Мадлен, где моя форма? – занервничал он.
–Точно не там, она давно весит вся здесь, идите сюда, – пояснила служанка.
–О, точно, почему я её не заметил? Но что ж, давай – я надену её.
В течении получаса Амос летал по комнате, надевая серые брюки, серый жилет, белую, накрахмаленную рубашку с мелкими звёздочками на воротничке, серый с чёрными звёздами пиджак и чёрные туфли. Ничем так не любовалась Мадлен, как его ровными подстриженными волосами, которые были приглажены назад, и его ярко-голубыми глазами, что так живо бегали по комнате в поисках бабочки.