Моби Дик, или Белый Кит

– Линь! Линь! – вдруг закричал Квикег, перегнувшись за борт. – Загарпунило! Кто брала на линь? Кто гарпун метала? Сразу два кит; один большая, другой маленькая!

– Да что с тобой, парень? – изумился Старбек.

– Твоя туда гляди! – ответил Квикег, указывая рукой вниз. И как случается, когда подбитый кит, вытянув из бочонка сотни саженей линя, снова всплывает на поверхность, пробыв положенное время в глубине, и вслед за ним показываются из воды ослабнувшие верёвочные спирали, так и теперь Старбек увидел свободные петли пуповины мадам Левиафан, всё ещё, казалось, приковывающие молодого телёнка к матери. Нередко во время отчаянной охоты этот естественный линь своим свободным материнским концом переплетается с пеньковым линём, и таким образом, телёнок тоже оказывается пойманным. Самые непостижимые тайны моря открывались нам в этом заколдованном пруду. Мы видели, как в глубине предаются любви молодые левиафаны [267] .

267

Кашалот, подобно всем другим разновидностям левиафанов, но в отличие от остальных рыб, размножается круглый год; проносив плод примерно девять месяцев, самка производит на свет одного детёныша; хотя известно, что в отдельных случаях это могут быть Исав и Иаков [Исав и Иаков – по библейской легенде, братья-близнецы, сыновья Исаака и Ревекки.] – вариант, предусмотренный наличием двух сосцов, любопытным образом расположенных по обе стороны анального отверстия; причём сами груди тянутся оттуда вверх. Если во время охоты острога китобоя поражает эти части у кормящей китихи, молоко изливается в воду вместе с кровью, на много саженей вокруг окрашивая море двухцветными полосами. Молоко у кита очень сладкое и густое, оно неоднократно отведывалось человеком, очень неплохо идёт с клубникой. Преисполненные взаимной симпатии, киты приветствуют друг друга more hominum (на людской манер). (Примеч. автора.)

Так, окружённые кольцами ужаса и смятения, спокойно и бесстрашно предавались эти загадочные создания в центре круга всевозможным мирным занятиям, безмятежно наслаждаясь весельем и восторгами любовной игры. Но ведь точно так же и сам я среди бушующей Атлантики моего существа вечно пребываю внутри в немом покое; и в то время как огромные планеты незаходящих бедствий обращаются вокруг меня, там, в самой сокровенной глубине моей души, я всё равно купаюсь в ласковых лучах радости.

Покуда мы так стояли, точно заворожённые, на одном месте, по некоторым признакам в отдалении было заметно, что остальные вельботы, сея смятение, всё ещё орудовали у границ китового войска или, быть может, вели бой в расположении первого круга, там, где им было довольно простору и оставались надёжные пути к отступлению. Но разъярённые киты с «волокушами», проносившиеся время от времени вдалеке и пересекавшие круг за кругом, представляли собой ещё не столь устрашающее зрелище, как то, что открылось нам немного погодя. Обычно, взяв на линь кита, отличающегося особенной силой и ловкостью, китобои стараются «подрезать ему поджилки», то есть изуродовать и изрезать его огромный хвостовой плавник. Для этого в него швыряют фленшерную лопату на короткой рукоятке, с верёвкой, за которую затем, выбирая конец, вытягивают лопату обратно. Один кит, раненный, как мы впоследствии узнали, в хвост, однако не слишком серьёзно, вырвался и бросился прочь от вельбота, унося с собой половину гарпунного линя, и в жестоких мучениях носился теперь между обращающимися кругами, подобно одинокому бесстрашному всаднику Арнольду в битве под Саратогой [268] , сея вокруг себя ужас и смятение.

268

Всадник Арнольд Бенедикт – герой битвы под Саратогой (1777), где американцы одержали победу над англичанами во время Войны за независимость.

Но как ни мучительна была эта рана и насколько устрашающим ни представлялось в целом это зрелище, однако сильный испуг, которым он, казалось, заражал всё стадо, имел иную причину, поначалу скрытую от нас расстоянием.

Только потом уже мы вдруг увидели, что этот кит по необъяснимой случайности промысла запутался в лине, который он за собой утянул; удирая, он унёс с собой также и фленшерную лопату в хвосте; теперь верёвка, привязанная к ней, зацепилась за гарпунный линь, обмотанный вокруг китового хвоста, а сама лопата понемногу высвободилась у него из тела. И вот, обезумевший от боли, он, взрывая волны, что было сил ударял своим гибким хвостом и размахивал над водою острой лопатой, направо и налево разя и убивая своих товарищей.

Смертоносное это орудие как бы разорвало путы хаотического оцепенения, охватившего всё стадо. Вначале заволновались, сбиваясь в кучи, киты по краям нашего озера, слепо натыкаясь друг на друга, словно подбрасываемые замирающими валами; затем и само озеро стало понемногу волноваться; скрылись из виду подводные брачные и детские покои; и киты на внутренних орбитах задвигались всё более и более тесными стаями. Да, затянувшийся штиль подходил к концу. Скоро послышался негромкий, но всё приближающийся гул; и вот уже целое китовое войско, словно громыхающие льдины на великой реке Гудзон, когда та вскрывается по весне, стали сбиваться в кучу в центре, будто намереваясь нагромоздиться в одну высокую гору. В тот же миг Старбек и Квикег обменялись местами; Старбек взял в руку рулевое весло.

– Вёсла! вёсла! – громким шёпотом приказал он, устроившись на корме. – Крепче держитесь за вёсла и поручите душу господу! А ну, ну, приготовиться! Дай ему, Квикег, хорошенько – вон, вон тому киту! Подколи его! Рази его! Вставай, вставай, не садись! Навались, ребята, рви, жми! Не обращайте на них внимания, пойдём прямо по их спинам! Навались!

К этому времени вельбот оказался почти зажатым между двумя огромными чёрными тушами, скользя по узкому Дарданелльскому проливу между их вытянутыми боками. Но одним отчаянным рывком мы выбрались на мгновение на более открытое место и тут же, резко подавшись в сторону, снова стали напряжённо искать прохода. Побывав несколько раз на волоске от гибели, мы наконец на полной скорости проскользнули туда, где ещё недавно был один из внешних кругов, через который теперь со всех сторон мчались к центру киты за китами. За это счастливое избавление мы заплатили дёшево – была потеряна Квикегова зюйдвестка, которая сама слетела у него с головы, когда он стоял на носу, распугивая встречных китов, и воздушный смерч пронёсся над ним, поднятый ударом огромного хвоста у самого нашего борта.

Как ни беспорядочно, как ни суматошливо было всеобщее движение, оно, однако, вскоре приняло какие-то целесообразные формы; сбившись в одну тесную когорту, киты с удвоенной скоростью возобновили своё бегство. Дальнейшее преследование было бесполезно: но вельботы ещё долго оставались на воде, чтобы подобрать отставших подбитых рыб с «волокушами» и прибуксировать того кита, какого забил и бросил на воде Фласк. Таких китов оставляют под флажком на длинном шесте, которых в каждом вельботе бывает по нескольку штук и которые, если поблизости есть ещё другая дичь, втыкают прямо в плавающую тушу убитого кита как для того, чтобы легче было заметить его издали, так и для того, чтобы обозначить хозяина, которому принадлежит добыча – на случай, если по соседству окажутся чужие вельботы.

Плоды минувшей охоты красноречиво доказывали справедливость мудрой пословицы китобоев – чем больше китов, тем меньше улов. Из всех подбитых рыб была выловлена только одна. Остальным пока что удалось скрыться, однако для того лишь, чтобы впоследствии, как мы увидим, попасть в руки других охотников.

Глава LXXXVIII. Школы и учители

В предыдущей главе шла речь об огромной армии, или, вернее, о стаде кашалотов, и там же высказывались догадки о возможной причине, обусловившей возникновение подобных обширных сборищ.

Несмотря на то, что эти великие армии время от времени действительно встречаются в океанах, всё же, как, должно быть, уже заметил читатель, и по сей день нередко можно наткнуться на небольшие разрозненные косяки, насчитывающие голов пятьдесят по большей мере. Такие косяки известны под названием «школы». Они, как правило, бывают двух разновидностей: некоторые состоят почти из одних самок, а другие включают в себя только молодых резвых самцов, или быков, как их именуют в просторечии.

Во главе школы самок вы неизменно встречаете преисполненного любезной заботливости крупного самца, вполне взрослого, но не старого, который при малейшей тревоге галантно прикрывает с тыла отступление своих дам. Собственно говоря, джентльмен этот не кто иной, как настоящий богатей-турок, плавающий по белу свету в окружении своего гарема с его прелестями и ласками. Контраст между этим турком и его наложницами разительный: он отличается весьма крупными левиафаническими пропорциями, в то время как дамы, даже совершенно взрослые, едва достигают трети размеров среднего кита-самца. Они, можно сказать, довольно изящные создания, чьи талии не превосходят, по всей вероятности, полудюжины ярдов в обхвате. И всё-таки нельзя отрицать, что в целом им свойственна наследственная склонность к en bon point [269] .

269

Здесь: полнота, дородность (фр.).

Забавно следить за тем, как такой гарем вместе со своим господином лениво прогуливается по волнам. Подобно светским бездельникам, они постоянно находятся в движении, праздно гоняясь за новизной. Их можно встретить в самый разгар тропического сезона на экваторе, куда они, быть может, только что вернулись, проведя лето в Северных морях, где ловко избегли изнурительной летней жары. Погуляв достаточное время по променадам экватора, они отправляются к Восточным морям в предвкушении прохладного сезона и тем самым снова спасаются от излишне высоких температур.

Когда во время этих спокойных переходов милорду Киту попадается на глаза что-либо странное и подозрительное, он с удвоенным вниманием начинает следить за своей интересной семейкой. И вздумай какой-нибудь встречный непростительно дерзкий молодой Левиафан позволить себе подойти на подозрительно близкое расстояние к одной из дам, с какой свирепой яростью негодования набрасывается на него паша и гонит прочь! Что же это за времена настали, если безнравственные молодые повесы, вроде него, могут безнаказанно вторгаться в святая святых благословенного домашнего очага! Хотя, впрочем, как бы ни выбивался паша из сил, он всё равно не сможет заградить даже самому отъявленному Лотарио [270] доступ в свою постель; ибо, увы, все рыбы ночуют в одной постели. И как на суше из-за дам нередко вспыхивают между их соперничающими поклонниками самые ужасные дуэли, так и у китов происходят иной раз смертельные схватки, и всё из-за любви. Они фехтуют длинными нижними челюстями и, скрестив их, надеются каждый утвердить своё превосходство, подобно лосям, сплетающим в битве свои рога. И немало известно случаев, когда у выловленного кита можно было видеть неизгладимые следы таких столкновений – исполосованный шрамами лоб, выломанные зубы, зазубренные края плавников, а иногда даже и вывихнутую челюсть.

270

Лотарио – беспутный волокита и соблазнитель, герой книги английского писателя Николаса Роу (1674—1718) «Прекрасная узница».

Но если нарушитель семейного блаженства готов удариться в бегство перед повелителем гарема при первой же попытке с его стороны дать отпор, тогда особенно забавно глядеть на победителя. Тот осторожно протискивает свою огромную тушу назад, в самую гущу гарема, и упивается супружеским счастьем в дразнящей близости от юного Лотарио, словно благочестивый Соломон, поклоняющийся господу в обществе тысячи своих наложниц. Если только по соседству имеются ещё другие киты, китолов никогда не станет охотиться за таким великим султаном, ибо великие султаны так расточительны в любви, что запасы жира у них весьма невелики. Что же до сыновей и дочерей, которых производят они на свет божий, то этим сыновьям и дочерям приходится самим заботиться о себе или, в лучшем случае, довольствоваться только материнской помощью. Ибо, подобно прочим всеядным бродячим любовникам, чьи имена здесь можно было бы перечислить, милорд Кит, при всём своём пристрастии к будуару, к детской комнате совершенно равнодушен и, будучи великим любителем странствовать, оставляет за собой по всему свету своих безымянных отпрысков, которые все для него чужаки и иностранцы. Со временем, однако, когда пыл юности в нём поубавится, а годы и приступы сплина преумножатся, когда мудрость начнёт дарить ему минуты торжественного отдохновения, короче говоря, когда общая усталость охватит пресыщенного турка, тогда любовь к добродетели и покою приходит на смену любви к дамам, и наш султан вступает в новую полосу своей жизни, в полосу бессилия, раскаяния и запоздалой осторожности, он отрекается от престола, распускает гарем и, превратившись в добродетельного ворчливого старикашку, бродит в одиночестве между параллелями и меридианами, читая молитвы и предостерегая молодых левиафанов от ошибок своей любвеобильной молодости.