Модель событий

— Если есть много сладостей, зубы однажды заболят, — сказал рассудительный Денис. — К сожалению, не смогу тебе ничем помочь — наш семейный доктор в Москве. Я, разумеется, поддерживаю с ним переписку, более того, существует договорённость о том, что он приедет сюда или направит меня к компетентным коллегам, если со мной что-либо случится. Но со мной, как ты видишь, ничего не случается, и я надеюсь, не случится ещё очень долго.

— Никак не могу привыкнуть к тому, что у тебя был семейный врач, — попытался улыбнуться Шурик. — Для меня что-то вроде авто с личным шофёром. Впрочем, у твоего папаши и это, наверное, было. Но переписка с врачом — это уже что-то вообще запредельное. Ты, может быть, в конце письма ещё смайлики рисуешь?

— Не имею привычки рисовать смайлики. Переписка устраивает меня больше, чем телефонные консультации. Тем более что отношения у нас всегда были почти дружеские: наш семейный доктор предпочитал по возможности общаться со мной, а не с сестрой или родителями. Я, по крайней мере, мог поддерживать разговоры на интересную ему тему — скажем, о литературе. Мы синхронно, не сговариваясь, читали одни и те же книги.

— Винни–Пуха, Карлсона, Мэри Поппинс? — уточнил Шурик.

— Разумеется нет, — неприязненно повёл плечом Денис. — Борхеса, Кортасара, Гессе. Ну и конечно, в процессе общения он находил у меня уйму заболеваний — чтобы как-то отрабатывать деньги, которые ему платили за визит. Я мужественно лечился от всех возможных хворей только для того, чтобы у меня не отобрали единственного толкового собеседника. Жертва достойная, я считаю.

— Поразительно. Другой бы на твоём месте сказал: «В детстве я был болезненным ребёнком».

— В детстве я был нормальным ребёнком! — ответил Денис, да так резко, что Шурик от неожиданности даже выронил карандаш, который зачем-то крутил в руках.

— Извини, — чуть мягче продолжал Денис, — в самом деле, я не могу тебе помочь. Давай лучше поговорим о чём-нибудь более интересном. Например, я тут придумал способ оптимизировать отчётность по фрилансерам...

Это означало, что разговор окончен и Денису хотелось бы вернуться к работе.

— Давай с отчётностью ближе к вечеру, ага? — простонал Шурик. Это означало, что он полностью ему доверяет, к тому же, ох не до отчётов ему сейчас!

— Как скажешь. Что касается зубной боли — то, повторюсь, всё дело в твоём рационе, который... — пробормотал Денис, возвращаясь к прерванной работе. Он не закончил фразу: дела поглотили его раньше.

Денис часто ругал Шурика за излишнюю любовь к сладостям. Ведь это, во-первых, вредно, во-вторых — несерьёзно. Знал бы он настоящую причину этой безобидной склонности!

С раннего детства Шурик отказывался есть свежие фрукты и овощи, а также мясные и рыбные блюда. Ему — да-да, не смейтесь — было жалко огурцы и яблоки, потому что они «живые», ну а уж о котлетках, сделанных из бычков и коровок, и говорить не стоило: ребёнок сразу ударялся в рёв. Поскольку почётная миссия кормить обедом малолетнего Шурика обычно выпадала старшему брату, тот, не желая тратить время на уговоры, скармливал младшему конфеты и печенье, которые с виду были не слишком-то «живыми», ну а сам спокойно уплетал на обед двойную порцию, как того требовал его молодой, растущий организм.

Прошло время, и Шурик с удивлением узнал, что его любимые сладости тоже делают из «живой» пшеницы и не менее «живых» плодов какао, но это его уже не смущало, ведь, прежде чем превратиться в печенье, злаки были подвергнуты всевозможным мучениям, выбившим из них остатки жизни. В число продуктов, которые «не жалко», были включены всевозможные каши, что существенно облегчило жизнь всей семье.

Разумеется, Шурик сидит на своей странной диете не всегда: иногда он может запросто схрумкать яблоко или даже котлету съесть. Но до сих пор на него время от времени накатывает волна бесконечной любви ко всему живому, и тогда он не может, просто физически не может, есть ничего, кроме пирожных, каш, конфет и печенья. А иногда — и тут уж просто хоть криком кричи, хоть о стену лоб разбивай, хоть на потолок без страховки забирайся — ему бывает жалко деревья, из которых делают бумагу. На бумаге печатают книги, и книг этих в Тринадцатой редакции столько, что если оплакивать все деревья, загубленные ради их появления на свет, то можно навеки поселиться на складе, зарасти диким волосом, потерять человеческий облик и питаться разве что подачками Гумира.

Эту болезненную прихоть, проклятие или шутку природы Шурик скрывает ото всех, кроме Даниила Юрьевича, разумеется. Он и сам ужасно страдает: не так-то на самом деле приятно целую неделю, а иногда и больше питаться одними только десертами. Хорошо хоть закон «Об избавлении от вмешательства медицины» работает, и работает исправно, так что никаких последствий для здоровья эта система питания не имеет, но даже из самых мудрых и справедливых законов бывают неприятные исключения.

Сообразив, что от Дениса ему будет мало прока, Шурик попытался вспомнить всё, чему его учил Даниил Юрьевич. Во всех подробностях представил, что зубы у него не болят, и вообще не болели никогда, и не будут никогда болеть, потому что у него нет зубов, а вместо зубов — остро отточенные карандаши, а карандаши не болят, это всем известно... Минут через пять боль купилась на этот дешёвый трюк и в самом деле отступила. Зато у Шурика появилось настойчивое желание поковырять во рту точилкой.

Иногда Константин Петрович экономит время престранным образом: он сам, собственной волей, без стороннего принуждения, оставляет себя без обеда. Если, не отходя от рабочего стола, выпить два стакана горячего сладкого чая с печеньем, то голод смирится и отступит. Но обязательно вернётся — ближе к вечеру, когда дела ещё не переделаны и до спасительного ужина далеко. Тут уж никакой чай не поможет — только кофе, крепкий и горячий, ещё хорошо было бы выкурить сигаретку-другую, но курить коммерческий директор Тринадцатой редакции бросил.

— Опять морите себя голодом? — поинтересовалась Наташа, наблюдая за тем, как Константин Петрович пытается добыть из кофейного автомата кофе повышенной крепости.

— Так, а ты почему не на занятиях? — строго спросил он.

— А я прогуливаю. Всем можно, а я что — особенная? К тому же у меня вечером свидание... Только вы Лёве не говорите, а то он очень сердится и расстраивается.

— Когда он сердится и расстраивается, мы неизменно оказываемся в выигрыше. Вчера вечером, например, — защитный колпак мягко накрыл приёмную, — наш Лёва нашёл носителя, походя исполнил его желание, о чём так до сих пор и не отчитался наверх, потом разозлился, крепко выпил, бегал по всему району, стучал кулаком в окна продуктовых ларьков и спрашивал: «А почему у вас не стоят на приоритетной выкладке наши книги? И где они у вас вообще? И кто у вас главный?» Напугал всех! Сегодня кое-где книги появились.

— Если это вы обо мне, — в приёмную вошёл Лёва: защитный барьер, установленный Константином Петровичем, на коллег не распространялся, — то отметьте себе, что мой волшебный московский начальник меня за это отругать пытался. Мол, мой моральный облик несовместим с корпоративной политикой. А я ему на это сказал, что такие предъявы с жизнью несовместимы. Он временно увял.

— Ты бы поосторожнее с ним, — покачал головой Константин Петрович, — он неприятный человек.

— Это я сам знаю, спасибо, — ответил Лёва и достал из кармана сигареты. — Никто не возражает, если я тут нарушу правила? Отлично, я слышу единогласное молчание. Кстати, а что это у нас такое выросло в углу? Оно не галлюциногенное, часом?

— Это лимон, — ответила Наташа. — Я закопала в землю лимонную косточку, а она проросла.

— А земля откуда взялась? — подозрительно поинтересовался Константин Петрович: он не отдавал распоряжений о приобретении земли.

— Землю я принесла из дома, в горшочке. И скоро у нас вырастет своё лимонное дерево.

— А если ещё и чайное дерево посадить, то можно будет совершенно бесплатно пить чай с лимоном. Какая экономия! Молодец, — одобрительно кивнул Цианид.

— Интересно, а что надо посадить, чтобы выросло чайное дерево? — задумалась Наташа и окинула приёмную критическим взглядом.