Модель событий

Заслуживающие доверия люди уже не раз писали про какую-то «Фею-кофею», поэтому Шурик решил рискнуть и назначил Алику встречу в незнакомом заведении.

Естественно, он заблудился, плутал по окрестным дворам. И естественно, Алику пришлось дожидаться его в главном зале.

— Прости, извини, я задержался, — задыхаясь, выпалил Шурик, пытаясь снять куртку, не снимая сумку. Запутался, но взял себя в руки и справился с управлением.

— Я не скучал. Тут кино интересное, — сказал Алик, кивая на плазменную панель напротив.

Это было личное изобретение Джорджа, и изобретению было всего два дня. На экране вместо лишённых звука (а вместе с ним и смысла) видеоклипов, мультфильмов или показов мод транслировалось расписание прибытия блюд — совсем как в аэропорту или на вокзале.

Чудо-кондитер Павел готовил и выдавал сладости под настроение, в этом была особая фишка заведения, и теперь, благодаря расписанию, все точно знали, что нового появилось, что уже закончилось и даже что ожидается к прибытию (готовится в этот самый момент). Завсегдатаи уже затеяли соревнование: они сидели за барной стойкой и, не отрывая глаз от «Расписания прибытия блюд», ждали чего-нибудь «этакого», чтобы успеть заказать его вперёд остальных.

— Выбрал уже что-нибудь? — поинтересовался Шурик .

— Нет. Я же в этом не разбираюсь, — помотал головой Алик.

— Тогда закажи, пожалуйста, профитроли. Я бы и сам их взял, но твой зубодёр вчера сказал, что надо бы на какое-то время воздержаться от сладкого. К тому же он засунул мне в дырку от зубика такое горькое лекарство, что как-то глупо пытаться его подсластить. Так что я буду смотреть, как ты ешь, и радоваться.

— А не завидовать? — хмыкнул Алик. Шурик ничего ему не ответил. Он наконец-то повесил свою куртку на спинку стула и уселся за стол.

Когда Алику принесли профитроли и он, с видом утомлённого гастрономическими изысками аристократа, принялся их небрежно поедать, Шурику захотелось зубами вцепиться ему в горло.

— Не смотри на меня так. Пройдёт каких-то три дня, и ты снова, как прежде, будешь лакомиться этой приторной отравой. Правда, хватит хмурить брови. На тебя не похоже. Я-то думал, что ты — самый весёлый и беззаботный человек в мире.

— Я и есть весёлый и беззаботный, но часто об этом забываю и тогда превращаюсь в печального и задумчивого, — признался Шурик.

— Это потому, что ты слишком уж беззаботный. О себе надо немного заботиться. Особенно — о своём настроении. Печальным быть легко: не надо прикладывать к этому вообще никаких усилий, грусти себе, как грустится.

— Да мне ни к чему их прикладывать не надо. Я могу менять своё настроение безо всяких усилий. Главное — помнить о том, какой я на самом деле

— Так ведь для того, чтобы помнить, какой ты на самом деле, как раз и приходится прикладывать больше всего усилий.

— А ты на самом деле какой?

— Я? Серьёзный и рассудительный мальчик, говорящий басом. Но обычно я помню только последний пункт. Про говорение басом. Ну и про то, что я мальчик конечно же.

— А кем ты, мальчик, хочешь стать, когда вырастешь?

— Да кем угодно. Но чтобы обо мне снова заговорили.

— Да неправда. Не хочешь ты этого.

— Если такой умный, то скажи, чего я хочу.

— Этого я не знаю. Может, ты всё-таки подумаешь. Ну, мечтаешь ты о чём-нибудь? В цирке, может быть, хочешь выступать?

— Нет, это опять то же самое — арена, свет прожекторов, я выхожу и представляю. Я вообще-то чертёжником хотел бы стать или конструктором.

— И что тебе мешает?

— Ну, мама говорит, что я глаза испорчу. А папа — что это не престижно и с такой работой я их в старости точно не прокормлю. И потом, ты представь себе. Сижу я в этом конструкторском бюро. А люди меня узнают и перешёптываются: смотри, это тот, который... Точно! Я его раньше по телевизору видел! А теперь он среди нас! Надо же, как он опустился!

— С трудом представляю себе такой разговор. Заниматься любимым делом — значит опуститься?

— Спуститься на одну ступеньку ниже — значит опуститься.

— На ступеньку относительно чего? Сейчас тебе некуда спускаться. Ты под лестницей сидишь! — в сердцах воскликнул Шурик. — Сидишь и всего боишься.

— Ты можешь предложить мне достойный выход из-под лестницы?

Ну наконец-то! Шурик, как мог, расписал Алику «Музей четырёх стихий». Ведь совсем необязательно — уверял он — сразу уезжать от родителей. Для начала можно просто пореже бывать дома. А этому очень способствуют дела, дела и ещё раз дела. Продать музею коллекцию спичечных коробков и на вырученные деньги пойти учиться на чертёжника. А на карманные расходы зарабатывать экскурсиями. Их ведь надо будет проводить вечерами и по выходным — когда никакой учёбы нет.

— А если однокурсники меня узнают? — завёл старую песню Алик.

— Да не узнают они тебя, они родились все после того, как у тебя уже сломался голос! — в сердцах брякнул Шурик.

— А преподаватели? — Алик покачал головой и уткнулся в профитроли.

«Если ты с порога не заявишь, кто ты таков, им это и в голову не придёт», — подумал Шурик, но промолчал. Всё-таки Алик оказался в большей степени человеком, чем личностью.

Он был умнее, может быть, гораздо умнее Шурика — и прекрасно осознавал это. И вот сейчас это осознание собственного превосходства мешало ему прислушаться к собеседнику. В самом деле, что глупый может сказать умному? Ну, глупость какую-нибудь смешную. А если смеяться не хочется? Тогда глупому следует замолчать.

Это было такой вопиющей глупостью, что Шурик даже не обижался — скорее, он испытывал досаду. Он уже почти поверил в то, что с Аликом удастся разговаривать на равных — но нет, его придётся как-то подтягивать до своего уровня.

«Заходите на чай, только не слишком поздно. Только не слишком поздно. Не слишком поздно. Не поздно», — мысленно повторял Виталик.

Не слишком поздно — это во сколько? Не позже шести утра? Но шесть утра сегодня уже было, а следующие шесть утра наступят только завтра. Не позже восьми вечера? А что, если это уже поздно? А как узнать, во сколько надо? Позвонить и уточнить? А вдруг она рассердится и отменит своё приглашение?

По коридору с рёвом пронёсся Лёва. Туда и обратно. Потом — судя по звукам — он врезался во что-то твёрдое и непреклонное. Вероятнее всего, в Константина Петровича, вышедшего из своего кабинета на шум.

Видимо, он задал Лёве какой-то вопрос, потому что коридор огласил вопль раненого тролля:

— Потому что! Потому что это редкостное говно! Сам посмотри!

Снова тишина. Видимо, Константин Петрович рассматривает редкостное говно и даёт ему более сдержанную характеристику. Любопытный Виталик высунулся на шум.