Модельер

Это «например» совсем не из лексикона отца. Он никогда не строил таких длинных выражений, он вбивал короткие, веские колья слов, от которых быстро начинала раскалываться голова.

— Слушай! — забывшись, Влад машет руками, и кошка Нюрка просыпается и глазеет на него с кресла двумя пятидесятикопеечными монетками.

Отец молчит, и сын начинает рассказывать. Скрупулёзно корчевать день, стараясь не упустить ни одной мелочи, ни одной имеющей значение мысли. Иногда он получал в ответ остроумные комментарии, иногда нечто невразумительное, когда собеседник опускался глубже в пучины сна. Но во время одной из таких бесед отец убедил мальчика пойти на курсы закройщика — с тем, чтобы на следующий день чуть его за это не прибить.

* * *

В семнадцать Влад впервые ушёл из дома. Укутался в этот самый снег, нашёл какую-то теплотрассу, к которой жались бродячие собаки, и проспал до утра. Школа в этот день тоже его не дождалась, зато дождалась любимая — швейная мастерская, куда его угораздило устроиться подмастерьем. Там заправлял молчаливый мужчина с бородкой и пальцами, которые невозможно было проткнуть ни одной иглой. Эти пальцы были предметом зависти Влада; он дал зарок как можно быстрее наработать себе такие же.

— Попробуй ходить на пальцах, — сказал как-то мастер на первое апреля, и Влад весь вечер пытался на них встать. Первого апреля не было в его календаре.

Подмастерье закройщика — не такая уж весёлая работа, но Влад был самым отверженным работником на обеих берегах всех каналов.

Мастером был странный человек по имени Рустам. Влад запомнил те времена в первую очередь по спокойной, расслабленной тишине, что висела меж ними во время работы. За целый день они могли не сказать друг другу ни слова; общались исключительно щёлканьем ножниц и скрипом мела по ткани. Лысая голова его, склонившаяся над лоскутом ткани, выглядела, как бесплодные земли, поливаемые светом безжалостного электрического солнца, голова эта была вровень с головой Влада, даже когда он стоял, а мастер сидел. Невозможно сказать, сколько ему лет: такие по-настоящему большие люди обычно долго не живут, но очень долго умудряются выглядеть на тридцать — и в двадцать пять, и в сорок, и в пятьдесят пять. А потом просто потухают, будто бы кто-то задул свечу.

— Какой у тебя стаж? — спросил он у Влада в день их знакомства.

— Два года! — с вызовом ответил Влад.

Мастер нацепил очки и долго его разглядывал.

— Я тебя возьму, — сказал он, — хотя работал ты не более двух месяцев.

— Откуда вы знаете?

— Посмотри на свои руки.

Влад посмотрел, но ничего особенного не увидел. Тем не менее мастер считал, что такого объяснения вполне достаточно.

Это стало для Влада поводом к тому, чтобы выкладываться по полной. Первую неделю он ожидал какого-то вердикта относительно своей работы, потом решил, что отсутствие новостей — тоже хорошие новости. Раз Рустам молчит, значит всё правильно. Значит, Влад успевает расшелушивать выданные ему задания в нужные сроки.

Они стали хорошей командой. Рустам умел многое и охотно делился навыками с подмастерьем. Все его амбиции сводились к тому, чтобы используя лекала, ножницы и швейную машину превратить куски ткани чуть ли не в космический корабль, но амбиции эти были поистине наполеоновского масштаба. Любую работу он выполнял так, будто от этого зависела его жизнь. Влад очень это уважал: он чувствовал, что его собственные амбиции, будто лифт, стремятся куда-то в плюс бесконечность. «Я мечтаю о великом, но и только, — думал Влад, — а этот человек просто находит великое в малом». Гораздо позже он писал на полях своего дневника с набросками и эскизами: «Работа, какое-то общее дело — вот на основе чего формируются самые тёплые и долговечные отношения. Вовсе не душевная привязанность послужит к тому хорошим фундаментом, а взаимное уважение. Работа связывает людей в машину, хорошо слаженный механизм. Разве может одна шестерёнка питать какие-то другие чувства к другой, кроме безмерного уважения?»

Однажды Рустам спросил:

— Ты умеешь работать с кожей?

Влад не умел. Рустам отпер дверь в дальней стенке мастерской, и взгляду мальчика открылось ещё одно помещение. Оно казалось очень тесным — даже не помещением, а развёрстым животом, полным непонятных органов. Запах кожи, дыма и каких-то смол подыскивал себе тёплое местечко в ноздрях, пока Влад озирался. Здесь были обшитые истёртой до тусклого блеска кожей полки с образцами. Был приземистый стол с хитрыми зажимчиками, с резаками разного размера и формы, похожими на канцелярские ножи, с плоскогубцами, молотками и чем-то, похожим на большое долото.

— Как пыточная машина, — сказал Влад.

— Я редко сейчас здесь работаю, — покачал головой Рустам. — Пальцы уже не те, да и не получается совмещать работу с кожей и с тканью. Одна требует нежности, другая грубости, и каждая требует внимания. Но я всё ещё очень люблю этот запах.

Влад осторожно прохаживался вокруг стола. Под его шагами поднималась и медленно оседала пыль. За те полтора месяца, что он здесь работал, эту дверь не открывали ни разу.

Рустам пристально посмотрел на своего подмастерья.

— Если хочешь, передам тебе всё что знаю. Мы могли бы разделить обязанности.

Влад начал учится ещё и кожевному делу. Если бы вдруг судьба сложилась так, что он помирился с родителями, он показал бы отцу свои руки и сказал: «Ты всё ещё думаешь, что дело, которому я учусь — женское?» Эти руки всего за полгода работы с кожей превратились чуть ли не в клешни. Неделю он заново учился соизмерять усилия: чашки лопались у него в ладонях, а ручки ломались. В гостях он ломал вешалки, на работе гнул иголки, а один раз умудрился отломить горлышко у дорогущей бутылки в супермаркете, после чего, петляя и прячась за мусорными баками и стендами с рекламой, убегал от охраны.

Учёбу в университете на первом курсе математического факультета какого-то арьергардного вуза он почти забросил; предпочитал целыми днями пропадать в мастерской. Не стал заморачиваться даже тем, чтобы взять академический. Отец был, несомненно, в ярости. Несмотря на свои коммунистические взгляды, к учёбе он относился очень серьёзно. Сам он окончил только специализированное училище и был очень горд, что сын может учиться в университете.

Тем не менее сын намеренно предпочёл взять планку пониже.

Влад прикладывался к бутылке с опытом столько, сколько мог. Однажды, через полгода после того, как подмастерью открылся мир кожи и меха, Рустам сказал:

— Мне нужно уехать. У моей дочери проблемы, и мне нужно её навестить. Скорее всего, я уеду надолго.

— У тебя есть дочь? — удивился Влад.

Казалось, единственными детьми, которые могут быть у Рустама, были многочисленные выкройки.

— Представь себе, — невозмутимо пожал плечами Рустам. — В Татарстане, в Алма-Ате. Я не хочу уезжать, но, кажется, пришло время старому дубу посмотреть, как там корни. Или молодые побеги… как угодно.

Влад стоял, открыв рот и не зная, что сказать.

— Хочу оставить на тебя мастерскую. Ты уже многое умеешь. Вежливо, не так, как ты обычно общаешься, а вежливо объясняй клиентам, что я в отъезде, и предлагай свои услуги. Я оставлю тебе рекомендательное письмо: напишу, что хоть ты и тормоз, но работаешь как надо.

Влад крепко задумался. На следующий день он подошёл к Рустаму и сказал:

— Я не буду здесь работать. Я… я же ещё толком ничего не умею! Мне придётся найти нового учителя, хоть я и не хочу. У тебя я мог бы учиться ещё с десяток лет.