Мое королевство (Химеры - 2)

– Хорошо-о. И все же, как насчет доктора?

Брови Лизы изогнулись домиком:

– А вы разве не знаете, что всех врачей еще третьего дня препроводили конвоем в столицу на случай беспорядков?
– Произнеся на одном вздохе эту длинную фразу, она посмотрела на гостя испытующе своими сливовыми глазами.

– Видите, мазель, я давно не бывал в столице. Как, вы говорите, она называется? А впрочем, все равно. Ее нужно вымыть и оставить спать, я думаю, этого достаточно.

– Кого, - ахнул мальчишка, - столицу?

– У Муси есть какие-то соли...
– раздумчиво произнесла Лиза. Вышло это у них в унисон. Постоялец только головой крутнул.

– А вот и я! Лиза!..
– блеклая особа Лизиных примерно лет, со стянутыми на затылке волосами прервалась на полуслове: - Здрасьте. А вы кто?

– Постоялец, - буркнул вьюнош.

– А-а...

– Даг Киселев, - гость поклонился и пожал протянутую Мусей потную ладошку.
– Писатель.

Муся хлопнула ресницами.

– Марфа, - сказала она.

– Лиза.

– Лаки, - буркнул младый вьюнош.
– Писатели такими не бывают.

– Лаки!!
– взвизгнули девицы разом. Молодой философ отступил под их натиском с видом: "а я чего, а я ничего."

– Извините его. Времена просто смутные, - Муся ткнула рукой в сторону окошка, за которым висела в небе размытая радуга.
– Курортники разбежались... На весь город врачей я да акушерка. Совсем замотали.

– Ничего не болит, а каждый день что-нибудь но...
– обрывая на полуслове, Лиза ткнула Лаки острым локотком.

Даг вытащил из кармана мешка аккуратно свернутую гербовую бумагу. Все трое с глубоким почтением разглядывали лиловые разводы, золотой обрез и глубокую зелень печатей. "Сим удостоверяется..."

– А мы тоже газету издаем, - сообщила Муся.
– Ой, а где?..

Лаки густо покраснел.

– Ну не могу я. Рвешься-рвешься, а они на самокрутки да на растопку. А я, между прочим, не кастрюли паял...

– А что в столице?
– спросила с робким трепетом Муся.

– Он не оттуда. А ты, - тут опять воспоследовал тычок под ребра, - мог бы и сходить. За день обернулся бы.

– Я прецептор! Я не могу бросить прецепторию.

– Ладно. Прецептор, отцептор, а к колодцу пойдешь.

Погружаясь в лохань с горячей водой и вдыхая карамельный запах дешевого мыла, Даг подумал, что иногда совсем не много нужно для счастья.

На коленях Лизы мурлыкающей кошкой свернулась гитара.

– Кровью, стихами,

петлей внахлест,

серым прибоем крыш

рушится город в колодец звезд,

а ты стоишь и молчишь,

деревянный ангел, деревянный ангел...

Никогда прежде Даг не знал, что женский голос может гудеть, как колокол. Это было контральто такой глубины и силы, на таком пределе, что причиняло боль.

Они думали, гость спит. Они собрались под висячей лампой-трехлинейкой, укрытой оранжевым абажуром; аптекарка вязала, Лаки ел, иногда замирая с непрожеванным куском во рту, потому что Лиза пела.

– Мне показалось, он не хочет, чтобы она проснулась, - вдруг сказала Лиза.
– Он днем сказал, что если мир заглянет в ее глаза, то никогда не останется прежним.

– Можно подумать, он сейчас прежний!
– окрысился юный философ.
– Мятеж, вторжение, поездов нет, связи нет.

– Чего нет?

– выпученные глаза Муси сделались еще больше.

– Почты, телеграфа и телевизора.

– Чего?

– Это он шутит, - сообщила Лиза зловеще.

– А вы знаете, у нее шрамы от арбалета. Я знаю, что я дура и жаба, опередила Марфа негодующий вскрик Лаки, - но не настолько!

– В ранах она разбирается. Особенно - в сердечных.

– Керосин кончается.

– Это был арбалет. Такая вмятина треугольная. Я ее смотрела. Заросло давно, а след остался.

– А еще канонада. И чем все кончится - непонятно. Я бы тоже заснул - и спа-ал...

– Ты еще будешь за газету отрабатывать. Весь номер коту под хвост!

– Вам же этот Даг заплатил. Два этих, империала.

– С женским профилем. Я таких еще не видела. Но золото.

– Они, писатели, все странные...

На этой глубокомысленной фразе Даг понял, что уже не уснет, бесшумно вынул из мешка завинчивающуюся чернильницу на цепочке, похожую на старинные часы, футляр с перьями и в жесткой обложке тетрадь и почти наощупь вывел на первой странице: "Была вторая половина дня, ближе к закату, когда неопределенного возраста мужчина..."

– Я знал, знал, что этим закончится!

Увидя стоящий перед домом открытый автомобиль и полдесятка привязанных к ограде лошадей, объедающих листья, Лаки сделал робкую попытку выронить корзину с укропом и печальными селедочными хвостами и броситься наутек. Даг предусмотрительно поймал его сзади за рубашку.

– Сделай нормальное лицо. И иди, на милость Хранителя!
– прошипел он. Убегаешь - значит, виновен.

Слова плохо помогли. Пришлось слегка пнуть Лаки под колено.

– И зачем, зачем он сделал меня прецептором? Печать вручил...

– Кто?

– Денон.

– А-а...

– Сказал, в нем нуждается страна. И свалил!

– Тихо!

У автомобиля не крутились вездесущие мальчишки. А был он роскошный, огромный и совершенно пустой, блестел хромированными частями, сверкал гудком, манил мягкой кожей кремовых сидений.

– Да-а, - произнес Даг.

На пороге их уже встречали. Приняли и, заломив руки, профессионально обыскали. Забрали у Дага нож. Но, видимо, получив чей-то приказ, впустили в дом. Муся и Лиза сидели на диване, как хорошо воспитанные девочки: строго выпрямившись и сложив ладони на коленях. Муся нервничала, а Лиза сверкала глазами. Напротив них торчал на столе небритый и нечесаный гражданин в не слишком свежей рубашке, но при мече, и задумчиво курил, стряхивая пепел на плюшевую скатерть.

– Ты - к ним, - небрежно указал он Лаки.
– А ты - дальше.

Стоя рядом с кроватью, мужчина набирал в шприц лекарство и обернулся на шаги. Лицо его было широким и некрасивым, за исключением глаз, но фигура стремительная и утонченная, и корд, что он носил у бедра, уж никак не мог быть ритуальной игрушкой. Дага опахнуло холодом. Он не знал еще, что будет и будет ли вообще, но само предчувствие горячило кровь. Этот человек мог бы быть героем его повести. Умным и опасным врагом - или другом. И тогда на всю жизнь. Даг закусил губу.