Мое любимое убийство. Лучший мировой детектив (сборник)

Том стал рассказывать дальше — начистоту, без вранья, до того места, как Джим протрубил в рог, слез с дерева, и мы все вместе пошли в город — полюбоваться на переполох. И видно было, что все нам верят: ведь ясно, что мы не сочиняем. Все шло к тому, что алиби удастся доказать, и люди кивали головами, и на Джима теперь глядели дружелюбнее. А мистер Лоусон уже не был таким спокойным, как прежде. Но судья наконец спросил:

— Вы сказали, что обвиняемый должен был предупредить вашу тетушку, а потом догнать вас. В котором часу это было?

А Том, ей-богу, не знал. Мы не обратили внимания, который был час. Делать нечего, пришлось Тому говорить наугад, а в этом, сами понимаете, хорошего мало. По тому, как на нас смотрели люди, видно было, что дело плохо. А мистер Лоусон опять сделался спокойным.

— Зачем вы пошли к дому Брэдиша?

Тут Том рассказал и про эту часть заговора: как он хотел выдать себя за беглого негра, чтобы я сбыл его Брэдишу, а у Брэдиша уже был один беглый негр — ну и все такое прочее. И как Том ночью хотел рассмотреть негра повнимательнее, а это оказался вовсе никакой не негр. И как в ботинке у него оказался ключ, и Том подумал, что он готовит побег, и решил остаться, собрать улики и выследить негра, когда тот сбежит. И выходило у Тома складно, совсем как в книжке, а судья и все остальные слушали, затаив дыхание.

Том рассказал, как мы пришли туда днем, а Крот лежит мертвый, и Том послал меня за гробовщиком, а потом нашел следы Джима, позвал меня и говорит: все в порядке, Джим был здесь и, конечно, пошел рассказать об убийстве.

Многие заулыбались, а мистер Лоусон, так тот не выдержал и расхохотался.

Но Том продолжал как ни в чем не бывало и рассказал, как мы пошли по следу в дом с привидениями, как он пробрался туда, и стал подслушивать, и услыхал разговор убийц, но их самих не видел.

— Не видели?

— Нет, сэр. — И объяснил почему.

— Может быть, вы их услышали в своем воображении? — сказал мистер Лоусон и рассмеялся. В зале тоже многие засмеялись, а один парень, который сидел недалеко от меня, сказал другу: «Лучше бы он пораньше остановился, пока не начал завираться». А тот в ответ: «Да, Том совсем запутался».

— Продолжайте, — говорит судья. — Расскажите, что вы слышали.

— Вот как все было. Один метался и рычал, а другой стонал. А потом первый, тот, что рычал, говорит вполголоса: «Замолчи ты, старый нюня, дай человеку поспать немножко». Тот, который стонал, отвечает: «Если бы у тебя нога так же болела, ты бы еще не так разнюнился, и вообще это ты во всем виноват; когда пришел Брэдиш и увидал, что мы собираемся бежать, надо было помочь мне, а не мешать; тогда бы я проломил ему башку прямо там, в пристройке, а не снаружи. Он бы и пикнуть не успел, и никто бы не подоспел на помощь, и не пришлось бы нам бежать напрямик, и нога моя была бы цела, и не лежали бы мы здесь, дрожа от страха, что нас вот-вот схватят. А ты на меня рычишь, нюней обзываешь — видать, нет у тебя ни сердца, ни христианских чувств, ни хорошего воспитания». Первый ему в ответ: «Это все из-за тебя — опоздал часа на три, а то и на четыре, да еще и явился, как всегда, пьяный». — «Вовсе не пьяный — я заблудился, такое со всяким может случиться». — «Ладно, — говорит первый, — будь по-твоему, только заткнись и сиди тихо. Можешь сочинять свое последнее слово — пригодится, когда пойдешь на виселицу. Вот и меня повесят — и поделом, нечего было связываться с таким болваном». Другой начал было снова жаловаться на ногу, а первый и говорит: если сейчас же не заткнешься, я тебе ее оторву и повяжу вокруг головы. Потом они угомонились, и я ушел.

Когда Том закончил, стояла мертвая тишина — так всегда бывает, когда слушают и не верят, и стыдно за того, кто говорил. Жалостливая такая тишина. Наконец судья откашлялся и спрашивает сурово:

— Если это правда, то почему вы не пошли сразу к шерифу и не рассказали ему? Чем это объяснить?

Том уставился в пол и теребил верхнюю пуговицу. Я-то знал, что это для него уже слишком. Разве мог он сказать, что не пошел к шерифу потому, что хотел сам расследовать убийство, как настоящий сыщик, и прославиться? А чтобы славы было еще больше, устроил так, что подозрение пало на Джима, да еще и придумал для него мотив и стал рассказывать о нем при мистере Лоусоне — и получилось, что он по собственной глупости упустил убийц, и теперь из-за него Джима повесят вместо них? Да не мог Том сказать такое. Все уставились на него, а он стоял и теребил пуговицу. Судья подождал немного и еще раз спросил, почему Том не пошел к шерифу. У Тома слезы на глазах, он сглотнул раз, другой и говорит еле слышно:

— Не знаю, сэр.

Ненадолго опять стало тихо, потом судья и адвокат говорили речи, и мистер Лоусон очень зло насмехался над Томом и его «сказкой», так он назвал нашу историю. А через две минуты присяжные признали Джима виновным в умышленном убийстве. Старик Джим поднялся, и судья начал речь о том, почему Джиму придется умереть, а Том сидел, опустив голову, и плакал.

Вдруг смотрим — ну и чудеса: Король и Герцог протискиваются сквозь толпу, становятся перед судьей, и Король говорит:

— Извините, ваша честь, одну минуточку…

Том поднял глаза, а тут Герцог вступил:

— Мы хотели бы уладить один небольшой вопрос…

А Том вскочил да как закричит:

— Я узнаю голоса — это убийцы!

Видели бы вы, что за переполох тут начался! Все повскакивали с мест и встали на цыпочки, чтобы лучше было видно. Шериф рявкнул: по местам! А Король с Герцогом стоят ошарашенные и страшно бледные — уж можете мне поверить. Судья и спрашивает:

— На каком основании вы их обвиняете?

— Потому что знаю, ваша честь.

— Откуда вы знаете — вы же сами сказали, что не видели их?

— Не важно, у меня есть доказательства.

— Какие?

Том достал лист из конторской книги Крота, показал рисунок и говорит:

— Если один из них не переобулся — вот отпечаток его левой подошвы.

Посмотрели — так оно и есть. А Королю стало совсем худо.

— Отлично, — говорит судья, — продолжайте.

Том достал из кармана вставные челюсти и говорит:

— Если они подойдут второму, значит, он и есть тот самый белый негр, которого мы видели в пристройке.

Гилберт Кит Честертон

ОМУТ ЕЗУСА

Эти двое мужчин повстречались на ступенях величественного здания, расположенного в Парке Приор. Один из них был архитектором, другой — археологом, и лорд Балмер, пригласивший их, легкомысленно счел правильным и естественным поступком представить их друг другу. Расплывчатость и туманность мышления, стоит отметить, была свойственна лорду в той же мере, что и легкомыслие, четких логических связей он проводить не умел, а посему основной причиной знакомства послужило то, что в словах «архитектор» и «археолог» совпали три начальные буквы. Миру оставалось лишь замереть в благоговении перед таким способом мыслей. Жаль, история умалчивает, не познакомил бы он, исходя из тех же соображений, дипломата с дипломантом, картежника с картографом, а доктора с докером.

Лорд Балмер был полным, светловолосым молодым человеком с крепкой шеей. Когда он говорил, то беспрестанно жестикулировал: то бессознательно поигрывал перчатками, то вертел в пальцах трость.

— Уж вы-то двое найдете, о чем поговорить, — жизнерадостно заявил он. — Старинные здания и все такое. Кстати, не мне судить, конечно, но то, на ступеньках которого мы стоим, достаточно древнее. А я, уж простите, вынужден отлучиться на минутку: нужно позаботиться о приглашениях на рождественский шурум-бурум моей сестрицы. Разумеется, вы тоже приглашены. Джулиет жаждет бала-маскарада: аббаты, крестоносцы, все такое прочее — одним словом, тряхнем стариной и вспомним о предках.

— Полагаю, аббат в предках — это слишком, [19] — улыбнулся археолог.

— Ну, какого-нибудь двоюродного прадедушку я вполне могу себе представить, — со смехом возразил архитектор. Затем он рассеянно оглядел ландшафт перед домом. Все выглядело вполне упорядоченным: искусственное озеро, в центре которого располагалась статуя нимфы в античном стиле, окружало множество деревьев. Сейчас их черные, застывшие ветви покрывал иней — зима выдалась суровой.

— Похоже, морозы грядут нешуточные, — подхватил его светлость. — Сестрица надеется не только потанцевать, но и вволю покататься на коньках.

19

Аббат, т. е. настоятель католического монастыря, совершенно точно не может быть чьим-либо предком (во всяком случае, официально числящимся в родословной), поскольку католические клирики не имеют права вступать в брак.